Воспоминания об игумене Виссарионе

Ко многим беседам и воспоминаниям приснопамятного игумена Виссариона, с такой тщательностью сохраненным и опубликованным его верными духовными чадами в книге «Лаврский печальник. Игумен Виссарион (Великий-Остапенко)», к их с таким благоговением и любовью собранным воспоминаниям о своем духовном отце хотелось бы и мне добавить малую толику того, что сохранила благодарная память.

В 1998 году мне, тогда иеродиакону, предстояла пресвитерская хиротония. Помню, очень волновался, надо было ехать в Москву в храм Христа Спасителя, где на следующий день служил Святейший Патриарх Алексий. Отец Кирилл принял мою ставленническую исповедь и благословил. После вечерней службы зашел к отцу Виссариону, всё еще взволнованный предстоящим событием, которое по значимости в своей жизни могу сравнить только с поступлением в Лавру. Сказал о предстоящем завтра рукоположении, попросил дать какое-нибудь наставление. И батюшка рассказал, как на Афоне он обращался к своему духовнику схиархимандриту Илиану с такой же просьбой. «Старец, – сказал тогда батюшка, – говорил очень мало, и чаще всего одно и то же: „Чадо, храни свою совесть“, – и заплачет». Эти простые слова с тех пор помнятся, звучат во мне и доныне. Они не дают уйти, когда есть еще желающие исповедаться – несмотря на изнеможение; они не дают сократить монашеское правило, хотя усталость дня не оставляет, кажется, никаких сил; не дают пройти мимо нуждающегося, голодного, когда вслед слышишь «батюшка», «отец», – и от многого недолжного охраняют эти сказанные тогда в духе слова. (Именно в духе – ведь они такие простые, известные всем, как и то, что «совесть – голос Божий в человеке», что ее всегда надо слушать, и многое другое. Но это: «скажет – и заплачет»… И с каким покаянным чувством произнес это сам отец Виссарион, очень просто и вместе с тем проникновенно, казалось, забыв о моем присутствии, как бы опять находясь на Афоне, у своего духовника. Да, сказать это может любой из нас, а вот так, со слезами, как его старец, и пронести это через всю жизнь, и сейчас передать мне бывшее много лет назад, как только что услышанное, – для этого надо было быть отцом Виссарионом, с его сердцем и совестью).

А если и «преступается» (увы, и теперь) эта заповедь, то те же слова: «чадо, храни свою совесть» и рассказ об этом батюшки не дают спокойно жить, пока не исповедуешь свой грех, не дашь себе слово больше так не поступать, исправиться – ради их памяти, ради Господа, сподобившего тогда так их услышать. (В связи с этим вспоминается другой эпизод, из детства, когда отец читал мне «Бориса Годунова» и, дойдя до слов: «Да, жалок тот, в ком совесть нечиста», посоветовал запомнить их. В сочетании с «мальчиками кровавыми в глазах» несчастного царя на меня, ребенка, эта строка подействовала незабываемо. И вот теперь – опять это напоминание, как бы голос отца из детства, хотя вижу перед собой отца Виссариона, а слышу голос и вижу слезы отца Илиана. И это от Господа, через них, Его служителей, напоминание через всю жизнь… Как таинственно, непостижимо действует Промысл Божий, призывая, напоминая, увещевая).

Вскоре после рукоположения, Великим постом, я служил раннюю Литургию в Трапезном храме. Был конец учебного года, тяжелая учеба в Академии, работа над диссертацией, ответственное послушание в канцелярии, множество писем, разных забот, – в общем, усталость была такая, что от нагрузок стало болеть сердце, едва передвигал ноги, ценя любую минуту отдыха. Наконец, служба окончилась, мысль одна – только бы дойти до келии… Вдруг подходит архимандрит Даниил, тогда благочинный Лавры, и говорит, что отец Виссарион сегодня в городе соборует своих духовных чад, их много и надо помочь. Первая мысль – попросить послать кого-нибудь другого, но стало совестно: как отказать почитаемому мною и любимому батюшке? Кое-как собрался, дошел (не помню сейчас ни куда, ни с кем, может быть, кто-то подвез, дом был где-то около поворота на Углич). Мысль та же: как бы всё это выдержать и вернуться в Лавру. А желающих собороваться – полная квартира...

Началось соборование. С трудом понимал, что читается. Помазывали мы вдвоем с иеромонахом Аристархом, батюшка молился сидя, как всегда сосредоточенно, весь погруженный в себя, отчего лицо его в такие минуты было как бы отрешенным, углубленно-сдержанным. Не помню после какого Евангелия и помазания вдруг – чудо! – внезапно ощущаю, что мне очень, очень хорошо: нет и в помине усталости, ничего не болит, легкость, радость необычайная, и работа моя напишется, и как сладостна молитва, какие чудесные слова Апостола, Евангелия, молитв. Хотя еще час назад во время святой Литургии только умом понимал, что происходит, а внутри – забытье и нет никаких сил себя собрать. И вот всё отступило, пришла благодать (и чувствовал себя совершенно здоровым, полным сил не день, не неделю, а около полугода, хотя нагрузки только возрастали).

Из сказанного в тот раз перед соборованием запомнились слова отца Виссариона, также слышанные им на Афоне, что тяжелобольной через три дня после соборования либо выздоравливает, либо отходит ко Господу. В качестве подтверждения этого батюшка рассказал, как однажды он был проездом в Киеве, где его пригласили пособоровать бывшего при смерти старичка-монаха (жил он на квартире, имя батюшка не назвал), а через непродолжительное время, когда отец Виссарион возвращался обратно через Киев, этот старчик, уже выздоровевший, угощал его чаем с тортом.

Вспоминается еще один удивительный эпизод, связанный с моим соучеником по семинарии, потом лаврским насельником игуменом Аввакумом. В 2000 году надо было назначить одного из братий Лавры настоятелем в Орловский мужской монастырь. Было три кандидатуры, уезжать никому не хотелось, а отец Аввакум по благословению духовника согласился. Поразительно другое. Когда еще ничего об этом не было слышно, однажды мы вынимали частички в Трапезном храме. Молился и батюшка, как всегда поминал своих духовных чад, родных – без синодика, по памяти, всегда очень сосредоточенно, весь уходя в себя. Подходит о. Аввакум, тоже вынимает частички. И вдруг о. Виссарион так неожиданно говорит, не обращаясь ни к кому конкретно, но слышали это все (слова, которые помню не точно, в скобках):

Вот (собрат наш) Аввакум
Королю (и друг), и кум.
А (раз) кум он короля,
(То) быть ему и у руля

Этого никто не ожидал, так как поминал батюшка, повторюсь, всегда молча, с полным вниманием, даже напряжением. Тем более никто не понял, к чему это было сказано. (Я, помню, еще подумал: вообще, не надо бы говорить за жертвенником, тем более всеми уважаемому старцу, молитвеннику, да еще какими-то стишками, с такой ужасной рифмой, почти бессмыслицей…) И вот – назначение о. Аввакума! Все тогда присутствовавшие отметили и запомнили этот случай.

Отец Виссарион часто рассказывал о случаях прозорливости, свидетелем которых он был (они, опять же, во множестве описаны в упомянутой книге). Но в то же время батюшка говорил (возможно, чтобы уберечь своих духовных чад от излишнего любопытства, желания проникнуть в сокрытое от нас до времени), что если мы веруем в Евангелие, доверяем Господу, то чудес нам в общем-то и не нужно, – тоже очень запомнившаяся мысль. (От себя добавлю, какую ассоциацию вызвали тогда у меня эти слова. Если ребенок идет с отцом, держа его за руку, и он своего отца любит и ему всецело доверяет, то он не спрашивает, куда мы идем, будет ли что покушать, где отдохнуть, не опасен ли путь – ни о чем этом ребенок не думает, потому что обо всём позаботится отец и всё будет хорошо. При этом наши земные родители могут чего-то не знать, в чем-то ошибаться, – но Отец Небесный, всеведущий и всеблагой, всё устроит наилучшим образом).

Вспоминается, наконец, несколько раз слышанный мною от отца Виссариона рассказ из патерика. Опасаясь неточности передачи, приведу текст сказания по книге «Древний патерик, изложенный по главам». Некто рассказывал, что побудило его стать монахом. «Однажды я, – повествует рассказчик, – увидел сатану сидящего и всё воинство, предстоящее ему. И вот один князь его, подошедши, кланяется ему. Сатана говорит ему: „Откуда пришел ты?“ – „Я был, – отвечал он, – в таком-то селе, возбудил там брани и большой мятеж и, произведши кровопролитие, пришел возвестить тебе“. Сатана спросил его: „Во сколько времени ты сделал это?“ – „В тридцать дней“, – отвечал он. Сатана велел наказать его, сказав: во столько времени ты сделал только это! Вот кланяется ему и другой. Сатана спрашивает его: „Откуда ты пришел? – „Я был в море, – отвечал демон, – возбудил в нем волнение, потопил корабли и, погубив множество людей, пришел возвестить тебе“. Сатана спросил его: „Во сколько времени ты сделал это?“ – „В двадцать дней“, – отвечал демон. Сатана велел наказать и сего, сказав: „Почему ты во столько дней сделал только это?“ И вот третий, подошедши, поклонился ему. Сатана спрашивает: „Откуда ты пришел?“ – Он отвечал: „В таком-то городе был брак, я возбудил ссоры и, произведши большое кровопролитие, даже между женихом и невестой, пришел возвестить тебе“. Сатана спросил его: „Во сколько дней ты это сделал?“ – „В десять“, – отвечал он. Сатана велел наказать и этого за медлительность. Подошел и еще один и поклонился ему. Сатана спрашивает: „Откуда ты пришел?“ – „Я был, – отвечал он, – в пустыне; вот уже сорок лет имею я войну против одного монаха, и в сию ночь низложил его в любодеяние“. Выслушав это, сатана встал, облобызал его, взял венец, который носил сам, возложил на главу его, посадил его на троне вместе с собою и сказал ему: „Великое дело совершил ты!“ После сего старец присовокупил: „Так высок чин монашеский!“». Говорилось это отцом Виссарионом с тем, чтобы показать, как опасно для монаха мирское общение, чтобы побудить нас более тщательно внимать себе.

Пишу эти строки и смотрю на две фотографии батюшки в моей келии, оказавшиеся рядом. Первая – начало монашеского пути, с традиционной групповой виньетки по окончании Московской духовной семинарии. Под фотографией надпись: «Брат Виссарион (Великий-Остапенко)». Ниже: «1957 год, после пострига». Под этой фотографией другая, на листовом календаре 2017 года: батюшка у жертвенника вынимает частички. И, кажется, сейчас он поднимет голову, повернется, и опять я встречу его взгляд. Вспоминаются чьи-то слова, что глаза в старости лучатся тогда, когда в юности они горят. И вот эти лучистые глаза батюшки видятся мне в том решительном, но и смиренном, сдержанно-строгом и одновременно просветленном только что открывшимся таинством монашества лице юного «брата Виссариона» со студенческой фотографии полувековой давности.

Имя Виссарион значит «лесной». Сразу ассоциация: уединенный, суровый, строгий. Да, так. Но как же тогда одна из самых длинных очередей на исповедь? Всегда ожидающие духовные чада? Полные дома желающих пособороваться в Великий пост? Вот в этом и парадокс, а точнее – многогранность духовного дара отца Виссариона: в сочетании любви к Богу, выраженной в непрестанной молитве, строгом посте, постоянном самоуглублении, и любви к ближнему, строгой и взыскательной, но одновременно нежной, простой и трогательной, как строки его стихов.

Смотрю и не могу оторвать взгляд от этих двух фотографий, запечатлевших в начале и в конце жизненного пути одного из «у Троицы окрыленных», верного ученика преподобного Сергия, приснопамятного игумена Виссариона. Господь да упокоит в Небесных обителях его светлую и святую душу и нас приведет к Себе его святыми молитвами.