Нравоучение третие

НРАВОУЧЕНИЕ ТРЕТИЕ.

Нынешнее о двух состояниях толкование, два нам чудныя и между собою весьма различныя представило позорища. Одно радостное, другое плачевное. Одно такое, в котором нас Бог создал, а другое, которое мы на себя грехом навлекли. Первое позорище как радостное, то и на месте отправлялось самом прекрасном, на месте, где Едемския насаждены были радости, в раю Божием: другое на земли, где уже бодливое терние, и прегорькой волчец возрасли, на земли безплодной, проклятой, во юдоли плачевной. Тут Слушатели, [а я от горести не могу много говорить:] хотя вы сердце ваше и самою нестерпимою будете сокрушать горестию, хотя глаза ваши и целыя слез испустят реки, хотя такими слезами и всю омочите одежду, хотя все наводните сие место, только не довольно ни мало; никак не оплачете тую бедность, в которую мы попали, в которой мы увязли. Наш дух томят два нестерпимыя мучения: наше сердце бодут и крушат две смертоносныя раны. Одно мучение состоит в том, что потеряли мы превеликое добро, самое совершенное благополучие, блаженную нашу жизнь; а другое в том, что пришли в превеликую бедность, в самое совершенное нещастие, в суетную, бедную, плачевную сию жизнь. Первая рана дает нам знать, что мы лишилися Божией отеческой милости, милостиваго призрения, погубили Господа своего благодать, промышление, защищение, покровительство, надежду: а другая рана не меньше чувствительно знать дает, что мы у Бога в ненависти, во гневе, проклятии: Бог, то есть, самой милосердой Творец нас оставил, презрел, позабыл, отверг, гнушается. В таком несносном томлении есть чему и подивиться. А чему? Тому, что мы по сих пор еще живы, еще не погибли, еще не во адских стонем муках, еще нам светит солнце, еще сей мягкой живит нас воздух, еще сей мир стоит, еще не разорился, не погиб; однако мы стали в том пребедном состоянии. Увы! из райских прекрасных чертогов Адама без всякаго сожаления немилостивый выгоняет Ангел, из сладчайшаго Едема, которой ради Адама насажден был, прегорько извергается, от сладких того сада плодов вкушение возбраняется совсем. Посажден на земли против Рая, а уже не в Раю: а сам Рай так уже неприступным зделался, что его двери окружило страшное Херувимскаго меча пламя. Понеже как Адам, говорит святый Григорий Назианзин, прельстившись по диавольской ненависти, и женскому подговору, поза был, (увы моей немощи! прародительская бо немощь, моя немощь!) позабыл от Бога преданную заповедь, и тем горьким вкусом побежден стал; тотчас и от древа жизни, и от Рая и от Бога за грех выгоняется, и в кожаныя облекается ризы; и тут-то в первые срам свой признает, и от Бога скрывается. Да и мы вместе с Адамом нашлись вне Рая, и мы с прародителем на одной и той же голой поселены земле, против Рая, а не в Раю, на большее нам мучение. Кто даст главе моей воду, и очам моим источник слез, да плачуся день и нощь1? Я уже сижу не в Раю, но против Рая; я вижу, как то тот зеленеющий сад тихим и прохладным продувается ветром, да только тая прохлада мои знобит кости, мое студит сердце. Мне видно, как то по всему тому саду наподобие звезд мелькающаяся разсыпана цветов пестрота: но такое убранство мои колет глаза, мои слепит зеницы. От меня не совсем скрыто и то, что райския древа почти грузятся от множества плодов, что те плоды самый зрелый кажут вид, что их благовоние одно, весь сладит воздух, что от тех древ брошенная сень, кажется, и мертваго может воскресить: да только те плоды горьки моим устам, невкусны моему языку: то их благовоние задушает мою гортань, та их приманчивая сень меня смертно хладит, мою мучит душу. А хотя что и не вижу, то слышу, как то в том Райском саду лехкия различных птиц стада пением оглашают воздух, и что такую приятная различность голосов составляет музыку, которая делает нечувствительно человеческому таять уму, растопляться самому в костях мозгу, разслабляться всем составам: но мне их пение самых велит ушей отрицаться. Та музыка возмущает ум, жмет из меня последнюю живность, душу мою от тела разсекает; вся, говорю, мне райская красота пременилась в нестерпимое мучение. Так прощай, сладчайший мой Рай! я к тому твоею сладостию не буду насыщаться. Прощай, прекрасной Едем! блаженное увеселение! безгрешная утеха! спокойное жилище! Прощайте и вы, которыя своим листвием мою прикрывали наготу, Райския древа! Аще забуду Тебе Раю! забвена буди десница моя; прильпни язык мой гортани моему, аще не предложу Рая, яко начало веселия моего. О! трижды и четырежды блажен тот, котораго глаза вашу удостоятся созерцать доброту, котораго уста сподобятся плод ваш вкусить, а мне более всего мучительно то, что я своего Господа не увижу ходяща по вашим густыням, мне никогда не услышится глас Бога ходящаго по Раю. Я уже теперь на жоской поселюся земле; я из неплодной земли потом принужден добывать хлеб: потерял всю прежнюю честь, отнята моя полномочная власть; меня теперь последнее колет терние. Терние из меня точит кровь, большая часть трав сильна последний у меня отнять живот. Я далеко обегаю ползающую змию, и трепещу, чтоб как мою не усякнула пяту, которую прежде, как господин, ногами попирал. Такими-то первой человек, наш Праотец, Адам свою оплакивал бедность речами! Таким-то, горькими обливаясь слезами, наполнял воздух рыданием! Ждал соскорбящаго, но не бе; утешающаго, но не обретал. Бог премилостивую свою утробу на нестерпимый пременив гнев, разрушает его, восторгает его и преселяет от селения своего, отвратил лице свое, и стал смущен. Вся тварь, тварь, говорю, неразумная, ревнуя по безчестии своего Творца, не меньшею на человека озлобилася лютостию. Когда бы, говорит небо, Высочайший одним только намекнул мановением; то я всею своею рухнувшися огромностию, того сокрушило бы беззаконника, и совсем бы от очес Божиих скрыло. Я бы, де, ярясь говорит земля, разинувши своя внутренняя, давно в себя поглотила досадителя моего Творца, когда бы мой Господь не на большее его блюл муче ние. Не такая-то его ожидает казнь; он сам просит, говоря камениям: сокрыйте мя; и горам, падите на мя, от лица седящаго на престоле, и от гнева страха Господня. И тут-то пристойны Исаина пророчества слова:2 что очи Господни высоки, а человек смирен, что во дни тыя смирися всякий человек, и падеся высота человеча, и вознесеся Господь един в день оный. Да еще самою вещию збылось, что в плаче Иеремиа написал: како потемне злато, изменися сребро доброе, разсыпашася камни святыни, в начале всех исходов?3 Како омрачи во гневе своем Господь дщерь Сионю, сверже с небесе на землю славу Израилеву, и не помяне подножия ног своих в день гнева и ярости своея?4 А чтож мы, сухими при сем позорищи будем стоять глазами? Каменному своему не попустим сожалиться сердцу? Вы видя человека в таком плачевном состоянии не сжалитеся, не умилитеся? Но, что теперь ни говорено, то об нас говорено: да разве вы может быть другой натуры? Древо из корени исторгается, а сучок невредим стоит? столп колеблется, а гнилая осока не подвизается? Как все, говорю, человеческое страждет естество; а вы неповрежденными себе быть думаете? Да каковаж вы естества? Очувствуйтесь, вас прельщает таж, что и Адама, змия, тот же коварствует диавол: также, как Евве сии во уши внушает слова: до вас тот Божий не касается гнев, вас та не вяжет вина. Но сей неприязненный обман, который клонит вас к тому, чтоб вы во всякой жили безопасности, чтоб вы будучи больными, не искали врача; падши в яму не требовали, чтоб кто вас извлек; чтоб вы будучи слепыми, не признавали своей слепоты; чтоб вы будучи бедными, не узнавали отечества; чтоб вы всех сих зол, которыя мы изочли, не искали себе избавления, или, и избавившись позабыли бы своего Избавителя, своего Искупителя. Без всякаго прикрытия признаемся в том, что мы окаянны, бедны, слепы, наги, безпомощны, беззаступны, преступники, во ад осуженники, и такие, которые совсем смотря на самих себя, должны отчаяваться. В сем не запираются самые святые люди. Исаия ни мало на себя не надеясь уничиженно к Богу говорит: что все наши правды, Господи, пред тобою есть рубище всескверной жены5. Иов тож самое подтверждает: кто, глаголет, чист будет от скверны? Никто же, аще и един день будет жития его на земли6. Давид сколько ни свят был; но грехи свои и не достатки исповедовать не стыдится. Он просит, чтоб Господь его яростию своею не обличал, и гневом своим не наказывал, яко стрелы твоя, глаголет, унзоша во мне, несть исцеления в плоти моей: яко беззакония моя превзыдоша главу мою, яко бремя тяжкое отяготеша на мне7. Так-то святые себя унижают пред Богом, а мы бедные червяки, мы нощные нетопыри станем пыщиться, и величаться? Мы, внегда помянути нам Рай, не престанем плакать, а в плачи припевать сию песнь Господню на земли чуждей: Доколе, Господи, забудеши мя до конца?Доколе отвращаеши лице твое от мене? Доколе положу советы в души моей, болезни в сердце моем день и нощь? Доколе вознесется враг мой на мя? Призри и услыши мя, Господи Боже мой8! Даждь нам помощь от скорби, и суетно спасение человеческое: на тя уповаша отцы наши; уповаша, и избавил еси их, к тебе возваша, и спасошася: на тя уповаша и не постыдешася9. А когда так теплыя проливать будем молитвы, то уже ли щедрый и милостивый, долготерпеливый и многомилостивый Господь презрит: еда во веки отринет Господь, и не приложит благоволити паки? Или до конца милость свою отсечет10? Такая молитва будет напрасна; пройдет небеса, и какую нибудь радостную принесет весть. И так, Слуш. когда вы нынешним много уязвилися поучением, то которые из вас хотят, а все должны хотеть, от той язвы излечиться, то пусть приидут в будущую неделю, когда будем говорить, как мы избавились от той бедности? И чрез кого? Ему же да будет слава во веки. Аминь.



Оглавление

Богослужения

29 марта 2024 г. (16 марта ст. ст.)

Частые вопросы

Интересные факты

Для святой воды и масел

Стекло, несмотря на свою хрупкость, один из наиболее долговечных материалов. Археологи знают об этом как никто другой — ведь в процессе полевых работ им доводится доставать из земли немало стеклянных находок, которые, невзирая на свой почтенный возраст, полностью сохранили функциональность.