На Сретение Господне

СЛОВО

НА СРЕТЕНИЕ ГОСПОДНЕ.

Ныне отпущаеши раба твоего, Владыко! с миром,¹ возопил праведный Симеон, когда узрел очами своими на земли явившееся спасение Израилево. Да и подлинно мужу, когда он достиг зрелой старости, когда подвиг добродетели привел к славному концу, когда течение жизни сея совершил благополучно, мужу таковому чего осталось желать, как, чтоб напоследок ему утружденному успокоиться вечным покоем, и усладиться зрением того, для котораго он все свои труды и подвиги предпринимал.

Естьлиб с сею жизнию все оканчивалось, и никакой бы лучшей надежды по смерти не оставалось, то не было бы причины праведному старцу, ставшему уже во вратах смерти, отдавать себя в радостный восторг, не былоб для чего радоваться? а напротив раздираясь душа его с телом, исторглаб из него таковыя печальныя слова: провождал я жизнь трудами и суетами исполненную: ежели какое было рачение мое, чтоб сохранить истинну и правду, чтоб истребить порок и ослабить страсть, но сие все рачение, примечаю, было тщетно. Страсть и порок, которые я истреблял, они же самые лишили меня награждения. Добродетель моя осталась без утешения. Вот теперь наступает час смертный. Он погасит и самое бытие мое, и зделает так, как бы я не был. А ежели по смерти и отдадут люди справедливость моей по добродетели ревности, но я того чувствовать не буду. Сожалею, что таковым безплодным усилием себя изнурял и истощевал. Так бы мог говорить при смерти человек, по Апостольскому слову, неимущий упования.² Но утвержденный лучшею по жизни сей надеждою Симеон, приближаяся к смерти, радовался, и в веселом восторге восклицал: Ныне отпущаеши раба твоего, Владыко, с миром.

Мы тем же с добродетельным старцем шествуем путем. Но чтоб ему прямо уподобиться, надобно тщаться, чтоб таковым же образом и окончать сей путь, каким он окончал. Почему и пристойно нам теперь взойти в разсуждение о спокойствии душевном: ибо оно в жизни сей есть утешением, при смерти ободрением, по смерти наградою.

Спокойствие душевное есть нужно для жизни сей и будущей. Для жизни сей: ибо что может быть щастливее того человека, который плавая по житейскому морю, не смущается ни волнениями, ни бурею, а остается так спокоен, как бы он был в тихом пристанище. Для будущей жизни: ибо оно есть не только некоторое предвкушение райских сладостей: но и начало вечнаго покоя. Ибо рай начаться должен здесь в сердце нашем, когда оно в течении многопопечительныя жизни пребывает ни чем не смущенно.

В чем состоит сие спокойствие духа, я не изъясняю: ибо его более чувствовать, нежели истолковать можно. Апостол его называет миром, да каким? превосходящим всяк ум,³ то есть, более чувствуемым, нежели совершенно понимаемым. Сколькоб ни изъяснять кому сладость меда, но естьли он его не вкушал, изъяснит не можно, доколе устами и гортанию своею онаго не вкусит. Удобнее и нужнее для нас узнать, чем спокойствие душевное приобретается, и чем нарушается оно.

Сие сокровище приобретается, когда мы следуем естественному порядку, и от онаго не отступаем. Мы созданы от благаго Творца не для зла, но для добра. Следовательно все наши и душевныя и телесныя силы, способности и дарования так расположены, что они показывают нам дорогу к одной добродетели, а не к пороку. Естьлиб сим путем всегда шествовали мы, ничегоб с нами не сретилось, как одно удовольствие, радость и мир. Когда на пример столько и такую употреблять пищу и питие, как требует благоразумный естественный устав, не моглиб мы никогда попасть в сети невоздержания и роскоши; следовательно, не отягощалиб нас столько болезней, которыя оттуду происходят: не смущался бы и дух, который необходимо, чувствуя нарушаемый естественный порядок, и вредныя из того следствия, безпокоится и мучится. Когда паки следовать закону естественнаго просвещения и совести, мы по своим недостаткам, слабостям, тлению, покажемся себе не богами, но человеками смертными: а другие подобные нам люди братиями: и никакова между собою различия не найдем, как только что разныя проходим должности по различности способности и дарований. Естьлиб сию мысль хранить, да ей и следовать, никогдаб ни кем овладеть не могло презрение и гордость. Один исправляет дела правосудия: другой делает землю: всяк в своей должности похвален. Но когда надмение и гордость заставляет других уничижать, сие уже есть заблуждение с естественнаго пути: и оно неотменно должно помутить внутренний покой. Презрение тобою другаго, привлечет на тебя самаго презрение от других: ты перестанешь быть другом человечества. Вот и подымаешь ты на себя волнение и бурю.

При таковом нашем естественном к добру расположении, как будтоб еще онаго было не довольно, попечительный о нашем блаженстве Бог, дал нам к томуж в помощь закон свой и благодать. Когдаб природа наша ослабла, закон оную подемлет, а укрепляет благодать. Когдаб глас совести был для нас не чувствителен, тогда Бог обязательства наши предлагает самым нашим очам. Сколь сильны должны быть препятствия, естьлиб все сии средства оставались без действия.

Сии препятствия тем для нас должны быть несноснее, что они от нас самих. Мы как бы сами себе ставим весьма низкую цену, и себя продаем, по Апостольскому слову: продани под грех.⁴ Превращаем произволение, на зло употребляем дарования, более верим чувствам, нежели разуму и закону, и так весь безценный естества нашего состав разстроиваем, как бы премудрое его устроение нам не нравилось. Да когдаб все сие проходило без всякаго для нас вреда? никак. Сим-то нарушается и теряется оное спокойствие душевное, котораго ничего нет дороже, и о коем теперь имеем мы речь.

Скажет ктонибудь, что многия и внешния причины спокойным нам быть не попущают. На пример, зависть гонит, клевета терзает честь нашу, алчное других корыстолюбие лишает нас насущнаго хлеба. Подлинно надобно великодушие, чтоб все сие снести без смущения. Но где же славнее случай, оказать нам истинное мужество, естьли не при таковых обстоятельствах? когда все течет по желанию нашему, добродетель наша остается сокровенною: и не можем мы оказать искусства, что умеем управлять корабль наш, как токмо при случае грозныя непогоды. Пусть сие потребует не малаго труда и подвига: но и не льзя же показать, что ты мужественный Иисуса Христа воин, сидя без действия и в унынии, но ополчаясь против всех противностей духом веры и мужества исполненным.

Естьли внутренно так мы расположим себя, внешния нападения останутся для нас безвредны или слабы. Ибо они не могут в нас произвести своего действия, разве когда мы сами себе их чувствовать допущаем. А естьлиб так укрепили мы дух свой, чтоб их почитали некоторым искушением, которое не имеет силы внутренно нас поразить, разве когда мы сами захотим открыть свою грудь, тоб мы были подобны среди моря стоящей твердой каменной горе, которую волны непрестанно ударяют, но ея же твердостию разсыпаются.

Многих можноб было представить в пример таковым мужеством прославившихся мужей, которые были подобные нам люди: но довольно теперь воззреть нам на праведнаго Симеона. Был он человек: что для всех человек есть общее, то же было и для него: имел дни долгожизненные: но когда приближался к пределу течения своего, приближался без смущения, без боязни, с миром. А сие доказывает, что он во всю жизнь свою никакими искушениями победиму себе быть не допускал. Ибо не льзя, поистинне не льзя с духом твердым и непоколебимым сретить смертный час, разве кто чрез всю жизнь свою был довольно сам в себе спокоен.

Сего драгоценнаго спокойствия, как во всю жизнь, так и при разрушении сей нашей тленной храмины, и себе самому, и вам, любезные слушатели, усердно желаю. Аминь.

Сказывано в Москве в Чудове монастыре 1778 года, Февраля 2 дня.