Слово надгробное

СЛОВО

НАДГРОБНОЕ.

Сей печальный гроб напоминает нам о последней судьбе нашей. Но и все, на чтоб мы ни обратили свои очи, представляет наше тление. Прежде, нежели совершенное состава нашего последует разрушение, мы частно каждый день нечувствительно умираем. Один возвышается, другой упадает; один обогащается, другой обнищавает: ныне здоров; завтра он же столь мучится болезнями, что иногда и самой смерти желает, как некотораго утешения; все сие есть начало и продолжение тления, и ведет к тлению последнему имянуемому смертию.

Творец при всем том вложил в естество наше любовь к жизни. И потому естественно боимся мы смерти, и можно сказать, что все несчастия и страдания не иначе страшат нас, как что они суть некоторыя преддверия последняго чрез смерть разрушения. И для того смертный при всех своих злоключениях еще находит в том утешение, когда в печальных его очах блистает приятная луча продолжения жизни. Но как надобно умереть конечно, то и сия последняя отрада исчезает. И так бедный земнородный сим страшным воображением чрез всю жизнь смущается. Сие все его сладости огорчает, все помрачает радости; так что иногда и самую жизнь окаевать заставляет. Вот почти обыкновенное человека при воображении о смерти положение.

Но со всем тем Творец благ есть и человеколюбив. Так кто же дерзнет помыслить, чтоб он или смерть определил для того только, чтоб она человека делала несчастливым; или бы и самую жизнь даровал нам для одной нашей тягости? Нет! Да уступит слабость человеческая премудрому премудраго Творца устроению. Все на смертную судьбу жалобы, все ея страхи, происходят не от самой смерти, но от того, как кто о ней разсуждает.

Просвещенный и добродетельный везде находит следы человеколюбиваго и мудраго провидения. Ты тленен; однако ты дело рук Бога преблагаго. Сей образ величественный, коим он тебя почтил, не состоит в бренном теле. Сей великий свет разума; сие небесное сокровище доброты душевныя, никак с плотию и кровию смешаны быть не могут. Они суть гораздо выше всякаго тления. Сия кожа, сии жилы, сии кости конечно не суть тот свет, который в тебе есть, и сообразен свету присносущному: конечно они не суть та великая души добродетель, которая и тебе доставляет удовольствие неизменяемое, и коею Ангели, и сам Бог, яко подобною себе услаждаются.

И так конечно надлежит отделить тленную человека часть, от той существенной человека части, которая есть выше тления, и именуется душа. И как сия часть прямо составляет человека; а тело и внешние философы обыкновенно называли одеждою души, то ничего нестранно сказать, что человек никогда не умирает; ибо душа его безсмертна.

Так чтоже? раздирается одежда; уже ли человек остается меньше человек? Чувства телесныя развлекающие мысли разрушатся; так уже ли зерцало разума в меньшем пребудет сиянии? А не паче ли, по отнятии завесы, в большем и безпрепятственном блистании откроется?

Таковое разсуждение, яко нам естественное, не сильно ли предохранить нас противу страхов смертных, и соблюсти особливо при самом ея приближении величество духа, столь ему свойственное и сродное?

Но могу признать, что все сии утешения сами по себе сильны, но несовершенно сильны для слабости человеческой. Слабость сия совсем тем не перестает бояться: а чтоб ей не показаться постыдною, и самое основательное о безсмертии духа разсуждение, или отвергать силится, или приводит в колебание мысль, что она совершенно в том увериться не может.

И для того человеколюбивый Господь ведая сию человеческаго существа немощь, уже сам милостиво во оное благоволил вообразиться. Уже явственно и откровенно уверил нас благословенным евангельским гласом, не только о безсмертии души, но и о воскресении самыя сея изтлевшия плоти. Аминь аминь глаголю вам, вот с клятвою уверяет нас: яко слушаяй словесе моего и веруяй пославшему мя, имать живот вечный, и на суд не приидет, но прейдет от смерти в живот (Иоан. гл. 5, ст. 24). Он отроковицу умершую воскрешая, сказал: Не умре девица, но спит (Лук. гл. 8, ст. 32). О глас утешительный и смертный страх яко громом поражающий! Не умре, но спит. Отроковица конечно была мертва, однако Жизнодавец ее умершею не признает; или потому, что составляющая прямо человека часть есть безсмертна; или потому, что успокоение от сует и начинание лучшаго живота, несправедливо смертию называть. Не умре девица, но спит. Кто же сна боится, а не паче ли всяк, особливо по трудах, охотно стремится в сладкия его объятия. И так вера, сия евангельская вера, есть сильнейшим и непреоборимым противу смертных страхов утешением.

Знаю я, что и самая вера некоторым образом смерть делает страшною. Ибо написано: Определено человекам единожды умрети; потом же суд. Суд! Дело великаго внимания и уважения достойное. Так посему все дела, какияб человек в жизни сей ни делал, идут в след его; Да приимет всяк, по Апостольскому слову, яже с телом содела, или блага или зла (2 Кор. гл. 5, ст. 10). Прежде смерть; а потом суд. Боже праведный! Аще дела наши назриши, кто постоит? (Псал. 129, ст. 3). Но почто же евангелие твое гласит: Яко на суд не приидет, но прейдет от смерти в живот (Иоан. гл. 5, ст. 24). Но сию страшную задачу удобно решить. Не суд страшен, но осуждение. Суд, где открывается неповинность, и определяется за неповинное страдание награда, таковый суд не есть страшен. Человек добродетельный, добрый Христианин, живший по правилу евангелиа, и его ключами чрез покаяние разрешенный, сего суда не страшится; ибо не приидет он на суд, то есть на осуждение. Праведники Божии столь сего суда не устрашались, что даже желали отъитти от тела, и внити ко Господу, желали скорее разрешитися и со Христом быти.

Сею блаженною кончиною преставился о Господе сей знаменитый муж Граф Петр Борисовичь. Не кратковременное жизни его течение, мню я, что для того продолжил Творец, дабы более открыть его доброты, и чтоб более другие ими пользоваться и наслаждаться могли.

Был он добрый гражданин; ибо не только во всю жизнь не попустил никому собою оскорбленным быть; а паче обязал всех знающих его проповедовать его благоприветливость и благодеяние. Был добрый дому владыка: ибо в лице господина едва его узнавали домочадцы его; а только его узнавали в лице собственных родителей. Был добрый отец: что доказывает добродетельный сын. Был, что паче всего, добрый и истинный Христианин. Веру евангелиа почитал искренно; и таинства ея принимал с усердием и благоговением. Быв постигнут внезапною болезнию, не ожидал себе напоминания о долге Христианском. Тотчас сам потребовал облегчить совесть свою очистительною исповедию, и причащение святых таин так принял, как верное свидетельство, что он есть истинный член тела Христова.

Сии добродетели привлекали к нему от всех любовь и почтение: даже что и самые многие пресветлейшие Монархи Всероссийские во всегдашнем содержали его благоволении.

Можноб было нам возскорбеть о лишении таковаго мужа; но грех завидовать небесам. А паче пролием к Богу духов и всякия плоти усердныя молитвы, да упокоит душу его со всеми праведными в недрах Авраама, Исаака и Иакова. Аминь.

Говорено в Богоявленском монастыре, при погребении Графа Петра Борисовича Шереметева, 1788 года, Декабря 9 дня.