Иеродиак. Николай. Некоторые размышления на тему сочинения «Бал в доме Фамусова»

(по комедии А.С. Грибоедова «Горе от ума»,

заданного ученикам 9-го класса)

 

         Описание бала у Фамусова – смысловой и композиционный центр комедии А.С. Грибоедова «Горе от ума». Именно на балу фамусовское общество выносит окончательный приговор Чацкому – его объявляют сумасшедшим. Рассматривая это слово этимологически, зададимся вопросом: «с» какого «ума сходит» Чацкий? Он сходит с «ума» Фамусова, с «ума» Молчалина, Скалозуба, Загорецкого и других действующих лиц. Однако для характеристики их взглядов необходимо рассмотреть не только сцену бала, но и реплики, монологи этих лиц на протяжении всей пьесы.

         Как ни странно, «ум» этих весьма разных людей – начальников и подчиненных, военных и штатских, старых и молодых – имеет много общего. Призванный каждый на своем месте служить «Богу, Царю и Отечеству», чего же ищут они в своей службе и как ее проходят? Знаменитые монологи действующих лиц комедии, отдельные фразы, ставшие крылатыми, лучше всего характеризуют их взгляды.

         Для всех персонажей, кроме самого Чацкого, служба – как чиновничья, так и военная – является исключительно средством достижения личного преуспеяния. Так, Молчалин увещевает Чацкого:

«Ну, право, чтобы Вам в Москве у нас служить?
И награжденья брать, и весело пожить?

Результат недолгой службы Скалозуба – «и золота мешок, и метит в генералы» – достигнут средствами, цинизм которых превосходят только его бессовестность и тупость. Безо всякого стеснения откровенничает он в ответ на заискивания Фамусова («Давно полковники, а служите недавно»):

«Довольно счастлив я в товарищах моих,

Вакансии как раз открыты;

То старших выключат иных,

Другие, смотришь, перебиты (и это о своих боевых товарищах! – Авт.)».

И вообще,

«…чтобы чины добыть, есть разные каналы,

Об них как истинный философ я сужу;

Мне только бы досталось в генералы».

У Молчалина, как у лица подчиненного, есть свои средства «карьерного роста». Их основа – «умеренность и аккуратность». «Чудеснейшие два, и стоят наших всех», – с сарказмом замечает Чацкий. Каковы же эти средства? Молчалин:

«Мне завещал отец:

Во-первых, угождать всем людям без изъятья;

Хозяину, где доведется жить,

Начальнику, с кем буду я служить,

Слуге его, который чистит платья,

Швейцару, дворнику, для избежанья зла,

Собаке дворника, чтоб ласкова была».

И Молчалин по-лакейски угождает всем, от властной старухи Хлестовой до гнусно обманываемой им Софии.

         Еще одно важное средство для достижения положения в обществе слабыми, трусливыми и глупыми натурами:

«В мои лета не должно сметь

Свое суждение иметь».

(Недаром автор комедии дает ему «говорящую» фамилию Молчалин, как и Фамусову, Чацкому и другим. Это отдельная интересная тема).

Но, конечно, неподражаем в искусстве заставить служить себе всё и вся сам Фамусов. Его «подписано – так с плеч долой» стало олицетворением бездушного формализма чиновника (не менее известное, чем «после нас – хоть потоп»). Опирается Фамусов на основание более чем прочное в его глазах – опыт «жизни отцов» (знаменитый монолог в ответ на слова Чацкого «Служить бы рад, прислуживаться тошно». – «Вот то-то, все вы гордецы! Спросили бы как делали отцы?»):

«…покойник дядя

Максим Петрович: он не то на серебре,

На золоте едал; сто человек к услугам,

Весь в орденах, езжал-то вечно цугом;

Век при дворе, да при каком дворе!..»

Как же достиг дядя такого положения – идеала и цели службы дворянина по понятиям Фамусова? «Подличанием» («есть охотники поподличать везде», – отвечает Чацкий на слова о «дяде»):

«Когда же надо подслужиться,

И он сгибался вперегиб:

На куртаге ему случилось обступиться;

Упал, да так, что чуть затылка не пришиб;

Старик заохал, голос хлипкой:

Был Высочайшею пожалован улыбкой;

Изволили смеяться; как же он?

Привстал, оправился, хотел отдать поклон,

Упал вдругорядь – уж нарочно –

А хохот пуще; он и в третий так же точно».

Каков же результат? Вожделенный для Фамусова:

«Упал он больно, встал здорово.

За то, бывало, в вист кто чаще приглашен?

Кто слышит при дворе приветливое слово?

Максим Петрович. Кто пред всеми знал почет?

Максим Петрович! Шутка!

В чины выводит кто и пенсии дает?

Максим Петрович!

Вы, нынешние – нутка!»

Но это век XVIII, минувший. Фамусов может восхищаться находчивостью дяди («по-нашему, смышлен»), однако в XIX веке уже не то: «Ныне смех страшит, и держит страх в узде».

Что ж, изменяется время, изменяются и средства достижения тех же целей, ибо «сребролюбие, славолюбие и сластолюбие» коренятся не в общественно-экономических отношениях (в них они лишь в тех или иных формах проявляются), а в самой человеческой природе. Для того, чтобы продвигаться по карьерной лестнице и не быть разоблаченным в своих неприглядных деяниях, надо окружить себя надежными людьми. Фамусов:

«При мне служащие чужие очень редки,

Все больше сестрины, свояченицы детки...

Как станешь представлять к крестишку ли, к местечку,

Ну как не порадеть родному человечку!»

Вот кредо фамусовского общества, сопряженное с самыми бесстыдными и бесчестными средствами достижения своих целей.

Но своекорыстие тех, кто призван заботиться о благе Отечества, становится поистине отвратительным в сочетании с нравственным и интеллектуальным убожеством этих персонажей. Слова «подлость» и производные от него несколько раз встречаются в комедии, становясь как бы лейтмотивом состояния и поведения людей фамусовского круга. Подлость (не как оценочная характеристика, а как понятие в собственном смысле слова: подлый от слова «подол», то есть низкий, низменный – низ платья, пойма реки, в отличие от крутого берега) в комедии, как и в жизни, зачастую соседствует с ничтожностью и невежеством. Хрестоматийны слова Фамусова:

«Ей (дочери. – Авт.) сна нет от французских книг,

А мне от русских больно спится».

Но еще лучше –

«забрать все книги бы, да сжечь».

Конечно, дело не в самих книгах:

«Ученье – вот чума, ученость – вот причина,

Что нынче пуще чем когда

Безумных развелось людей, и дел, и мнений».

(Сказано в самый разгар обсуждения только что пущенной сплетни о сумасшествии Чацкого).

Теперь о другом персонаже.

«Он слова умного не выговорил с роду, –

Мне все равно что за него, что в воду!» –

говорит София о Скалозубе, который на вопрос Фамусова

«Как Вам доводится Наталья Николавна?»

отвечает:

«Не знаю-с, виноват,

Мы с нею вместе не служили».

«Хрипун, удавленник, фагот, созвездие маневров и мазурки», – уничтожающе характеризует Скалозуба Чацкий.

Но ни с кем из персонажей комедии не сравнимы в примитивизме и низости, конечно, Молчалин и Загорецкий. Именно последний не только передает, но и развивает сплетню о сумасшествии Чацкого:

«А, знаю, помню, слышал.

Как мне не знать? Примерный случай вышел:

 Его в безумные упрятал дядя плут;

Схватили, в желтый дом, и на цепь посадили

                                             г. Д.

Помилуй, он сейчас здесь в комнате был, тут.

                                        Загорецкий

 Так с цепи, стало быть, спустили»

Дальше – больше:

«В горах изранен в лоб, сошел с ума от раны»

И это совсем не по злобе, ненависти (они и знакомятся-то только на балу) – просто таков стиль Загорецкого, который лишь угодничает, льстит, приспосабливается – при полной своей пустоте и беспринципности. Поэтому нелестны, как и не неожиданны, его характеристики другими действующими лицами. Например, Платон Михайлович Горич (даже он!):

«Как этаких людей учтивее зовут,

Нежнее? Человек он светский

Отъявленный мошенник, плут:

Антон Антоныч Загорецкий»

О нем же старуха Хлестова (показательны ремарки Грибоедова):

«А знаешь ли, кто мне припас?

Антон Антоныч Загорецкий.

(Загорецкий выставляется вперед).

Лгунишка он, картежник, вор,

(Загорецкий исчезает).

Я от него было и двери на запор;

Да мастер услужить…»

О нравственных качествах Молчалина уже было сказано; может быть еще одна характеристика обоих Чацким:

«Молчалин! – Кто другой так мирно все уладит!

Там моську вовремя погладит!

Тут впору карточку вотрет!

В нем Загорецкий не умрет!»

Молчалин единственный, кто в рамках сюжета пьесы получает воздаяние за свою низость – полностью изобличенный в своем лицемерии в сцене на лестнице ночью, во время объяснения с Лизой, чему невольными свидетелями оказываются Чацкий и София. Карьера его рушится, оскорбленный Фамусов выставит его из дома, лишит должности. Но, скорее всего, Молчалин все же

«Достигнет степеней известных,

Ведь ныне любят бессловесных».

Вот «ум» и нравственность фамусовского общества.

Такому «уму» и таким нравам противостоит желчный, трагичный ум Чацкого (недаром комедия называется «Горе от ума»). Характерны две беспощадные оценки, которые дает София другу своего детства, теперь в нее влюбленному: «Унизить рад, кольнуть, завистлив, горд и зол!», «Не человек – змея!» Видя всю пошлость, безнравственность современного общества, Чацкий его беспощадно обличает, высмеивает, бичует, горько и зло иронизирует, но… не более того. Это роднит героя Грибоедова с Онегиным, Печориным, делая их «лишними людьми»: честные интеллектуально, но не имеющие опоры в вере, они в душе глубоко несчастны; одинокие – отторгаются обществом, бегут, исчезают, – они бесплодны и бессильны что-либо изменить.

И это понятно. Ум Чацкого – это скальпель, острый, безошибочно вскрывающий нарыв, рассекающий больные ткани, вычищающий гной: беспощадно – для спасения, болезненно-жестоко – для блага больного. Но вот рана очищена, однако кто же вложит туда целительную мазь, кто перевяжет? В комедии такого лица нет. Но означает ли это, что нет такого Врача вообще? Что не было Его для русского общества того времени? Что не знал о Нем сам Грибоедов?

Воспоминания современников сохранили для нас следующие слова Александра Сергеевича: «В русской церкви я в Отечестве, в России! Меня приводит в умиление мысль, что те же молитвы читаны были при Владимире, Дмитрии Донском, Мономахе, Ярославе…, что то же пение трогало их сердца, те же чувства одушевляли набожные души. Мы русские только в церкви – а я хочу быть русским» (А.С. Грибоедов в воспоминаниях современников. М., 1929. С. 31). За этими словами, несомненно, стоит Врач. Вернее, продолжая медицинскую аналогию, главврач больницы. Но лечат, делают операции – ее врачи. Знал ли Грибоедов о них? О тех духовных светильниках, которых Господь во все времена русской истории посылал утешителями, путеводителями нашему народу? Редко встречаются они на страницах нашей литературы нового времени, и то, главным образом, во второй половине XIX века: старец Зосима, князь Мышкин, праведники произведений Лескова. Почему их так немного? Потому что трудно, почти невозможно – без потери художественной достоверности, убедительно – средствами именно художественной литературы передать в человеке не просто благородное и возвышенное, но духовно-просветленное, преображенное, святое.

         Но если образов тех, кто мог бы не только обличать, но и врачевать, мы не видим в русской литературе первой половины XIX века, означает ли это, что и в действительности не было людей, которые указывали бы русскому народу путь, отличный от того, которым наше общество пошло: декабристы – нигилисты – народовольцы, петрашевцы – вплоть до окончательного слома и обрушения русской национальной жизни в 1917 году?

Комедия написана А.С. Грибоедовым в 1821-22 годах. В это время в саровских лесах уже много лет подвизается великий угодник Божий преподобный Серафим. Уже вышел он из своего затвора, стяжав благодать Святого Духа, явно виденную на его ярче солнца просиявшем лице свидетелем многих чудес преподобного Н.А. Мотовиловым (как и герои «Горе от ума» – дворянином). Уже идут и идут в пустыньку к «убогому Серафиму» православные русские люди; есть среди них и представители высших сословий. В их числе, послушав совета своего друга Мотовилова, некий генерал – участник Отечественной войны 1812 г., но вполне сын своего времени, вольнодумец, едва ли не «афеист». Идет снисходительно, чуть ли не насильно влекомый своим другом. И что же? Оставшись вдвоем, светлый саровский старец, всех приходивших к нему встречавший словами: «Радость моя, Христос Воскресе!», вдруг начинает рассказывать генералу… всю его жизнь. Старец говорит долго, события, люди, сражения как бы заново проходят перед внутренним взором генерала – все его неправды, грехи, мерзости человека того времени, когда положение, которым обладал он, делало его почти полновластным хозяином тех, кто был ему подчинен. И падают на пол ордена с груди генерала, когда старец читает в его душе, как в раскрытой книге, только ему одному, казалось бы, ведомые грехи...

Но действует на, казалось, совсем умершую душу вольнодумца-генерала не только дивная прозорливость преподобного Серафима. Действует и явно ощущаемая благодать Божия, та всевоскрешающая сила любви, которая гонителя Савла соделала великим апостолом Павлом, блудницу из Александрии – преподобной Марией Египетской, а главаря разбойников, наводившего ужас на весь Египет, – преподобным Моисеем Мурином. И растапливается лед, слезы выступают на глазах генерала, он опускается на колени и приносит такое глубокое покаяние, которое полностью изменяет его душу и дальнейшую жизнь.

В то же приблизительно время приходит в недавно основанный при Оптиной пустыни скит, в леса уже калужские, что близ города Козельска, первый оптинский старец – преподобный Лев. И к нему потянулись жаждущие живой воды правды Божией. Вот рассказ еще об одном чуде «рождения от Духа», когда еще один камень, во исполнение Евангелия, сделался хлебом, безжизненная скала источила воду, «прозябла» бесплодная пустыня и сухой жезл расцвел.

«Славный и знаменитый герой Отечественной войны, находясь по пути со своей частью поблизости от Оптиной пустыни, заглянул в скит к старцу о. Льву. Старец спросил у него его фамилию. “Кульнев, – отвечал генерал. – Я остался после отца малолетним, поступил в учебное заведение, окончил курс наук и с того времени находился на службе”.

         Старец. А где же Ваша матушка?

         Кульнев. Право не знаю, в живых ли она находится или нет. Для меня, впрочем, это все равно.

         Старец. Как так? Хорош же Вы сынок.

         Кульнев. Она мне ничего не оставила, все имение раздала. Потому я и потерял ее из виду.

Старец. Ах, генерал, генерал, что мелешь! Мать тебе ничего не оставила, а все прожила? И после этого ты говоришь, что все она раздала? А вот об этом-то ты и не подумаешь, что она едва могла перенести удар лишения твоего родителя, а своего супруга, и с этого времени и до настоящего стоит перед Богом как неугасимая свеча и как чистая жертва, посвятила свою жизнь на всякое злострадание и нищету за благо своего единственного сына Николушки? Вот уже тридцать лет она проходит такой самоотверженный подвиг. Неужели же эти молитвы для своего Николушки не наследство? У многих генералов при всех изысканных средствах дети не лучше прохвостов, а Николушка и без средств, да вот генерал!

         Глубоко потрясли Кульнева эти простые, но и правдивые старческие слова. Обратившись к святой иконе, он зарыдал. Затем генерал, при бесчисленных благодарностях, спросил адрес своей матери. А прибывши к ней, он пал на колени и на коленях подполз к ее кровати и расцеловал у нее руки и ноги. Старушка чуть не умерла от радости».

         Но, может быть, в начале XIX века было уже поздно? Может быть, разложение зашло слишком далеко? А если бы «дядя Максим Петрович» встретил такого человека, он мог бы и воспитать другого племянника, и стать для него другим образцом? Но и в его время светили светом Христовым угодники Божии. Один из них – епископ Воронежский и Задонский святитель Тихон. Вот рассказ его келейника Ивана Ефимова. «Дошел до святителя слух, что один из окрестных помещиков притесняет крестьян. Святитель вступился в их дело и сам отправился, для вразумления помещика, в его дом. Вспыльчивый дворянин заспорил. Святитель отвечал с кротостью, но твердо. Помещик все более и более выходил из себя и наконец забылся до того, что… ударил святителя по щеке. Святитель ушел, но на пути, верный заповеди Евангелия, решил просить у оскорбившего его прощения, что ввел его в такое искушение, и пришедши, даже пал ему в ноги… Неожиданный этот поступок незлобивого пастыря до того поразил дерзкого помещика, что он сам, зарыдав, упал в ноги святителю, заклиная простить его, и с тех пор совершенно изменился в отношении своих крестьян, давая им всевозможные льготы».

         Ключевое слово для всех трех случаев – «изменился». Изменились генералы, изменился помещик. Могло бы, если бы захотело, измениться и все русское общество, придя с покаянием, как на знаменитой картине М.В. Нестерова «Страстная седмица», к подножию Креста Христова. И не вина А.С. Грибоедова, что был избран путь внешних реформ, а не внутреннего изменения. Ведь поставить диагноз, определить болезнь тоже очень важно. Для большего тогда еще не пришло время. Как гражданина и слугу Отечества Грибоедова лучше всего характеризуют его же слова: «У меня Государево дело первое и главное, а мои собственные ни в грош не ставлю»; как одного из творцов нашей новой литературы – его бессмертная комедия «Горе от ума»; как горячо любимого и безвременно ушедшего из жизни супруга – слова Нины Чавчавадзе, высеченные на его надгробии: «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя?»

    

––––––––––

 

Во блаженном успении вечный покой подаждь, Господи,

рабам Твоим Александру и Нине

и сотвори им вечную память!

Оглавление