7. Смирение

III.7. Смирение

Подлинно христианская любовь невозможна без смирения. «Если высшая из добродетелей , любовь, - пишет святитель, - по слову апостола долготерпит, не завидует, не превозносится, не раздражается, николиже отпадает, то это потому, что ее поддерживает и ей споспешествует смирение». Рождается оно от страха Божия, «яко богобоящийся смиряется под крепкую руку Божию» (3, 238).

Многое о смирении можно заключить из того, что было сказано в разделе о противоположной ему гордости. Поэтому здесь сделаем только необходимые добавления.

Смирение, как и все христианские добродетели, есть дар Божий душе, в которой Господь провидит желание и способность принять этот дар, готовность умножить полученное и принести плод. «Не имеет человек истинного смирения от себя, - пишет святитель (равно как не имеет «от себя» веры, любви, страха Божия). - Божия благодать показует ему его нищету, убожество, бедность, окаянство и ничтожество; и так, познавая себя, человек смиряется и, не надеясь на себя ни в чем, единому всемогуществу, премудрости, благости и милосердию Божию предается»⁹⁰ (27, 947).

Святитель говорит о «причинах», приводящих человека к смирению. Тому, кому Господь открыл глубину его падения, открывается и «многоразличная хитрость и вражда диавольская⁹¹. Сего злоковарного врага сети и козни усматривает и от них уклоняет едино смирение». Видя многообразное зло как в себе, так и вокруг в мире, человек еще более смиряется сознанием того, что «без благодати Божией ничего благоугодного творить не может» и «понуждается от зла ли когда уклоняется, или доброе делает, благодати и милости Божией все то приписывать». Увещает христианина к смирению и Священное Писание (причта о званных на вечерю и др.), как и память о том, что на смиренное сердце дарования Божии не только изливаются, но лишь в нем, окруженном благодатью и страхом Божиим, как в сокровищнице, сохраняются; тогда как «надменная гордость и то, что имеет, погубляет». Без смирения невозможно истинное покаяние (которое само по себе, как свидетельство осознания своей падшести и неспоспособности своими только силами избавиться от греха, уже есть признак смирения); неполезна бывает и молитва, обращающаяся в «безумные глаголы» евангельского фарисея. «К смирению также приводит нас, - продолжает святитель, - начало и конец наш. О сем конце размышление не допустит нас надыматься и паче прочих возноситься: яко всем, господам и рабам, богатым и нищим, следует по кончине един дом - земля, и в смрад и землю телом всякому обратиться и рассыпаться». Наконец, «кто смирения не имеет и не тщится иметь, тому опасаться должно, чтобы с диаволом, начальником гордости, не пасть и с ним вечно не быть отверженным от милости Божией» (3, 239-243).

Как и другие добродетели, смирение может быть истинным и ложным. Последнее святитель Тихон называет, как и другие мнимые добродетели, «лицемерием». Оно, в свою очередь, может проявляться тоже различно.

Первое наблюдение святителя касается отношений, имеющих место главным образом в миру. «Видим, как человек ищет над другими господствовать, - пишет он, приводя примеры внешне хотя и добрых дел (стяжание воинской доблести, ревностный труд, занятие науками), но делающихся «на недобрый конец», с тщеславной целью «победителем нарицаться и в ранг вступить», «разумным и премудрым почитаться или на высоком месте сидеть». - Всем сим неполезным, паче же и вредным замыслам корень есть гордость житейская» (3, 238). О заменяющей ее «гордости духовной», фарисейской и о смирении как единственном против последней оружии было сказано в соот-ветствующем разделе.

Говорит святитель и о «лицемерии», чаще проявляющемся в отношениях христиан, имея в виду тех, «которые вне показуются смиренными, но внутрь того не имеют. Многие отлагают чины и титулы мира сего, но не хотят отложить высокого о себе мнения; отрицаются чести и сана мирского, но хотят почитаться ради святости. Многие не стыдятся называть себя перед людьми грешниками или, что еще более, паче всех грешнейшими, но от других того слышать не хотят, и потому устами только таковыми себя нарицают. Иные, как серп, сляченную выю носят, но внутрь ум возносят. Другие низкие поклоны братии своей отдают, но сердцем непреклонны бывают. Многие мало и тихо, а иные и вовсе не говорят, но сердцем беспрестанно ближних порочат. Иные черной рясой и мантией тело покрывают, но сердце покрыть не хотят... Все таковые смирения на сердце не имеют и, по слову Христову, подобны гробом повапленым, иже внеуду убо являются красны, внутрьуду же полни суть костей мертвых и всякия нечистоты (Мф. 23, 27)». Врачевание этого недуга святитель предлагает одно - подлинное смирение, которое «не токмо вне показывать, но наипаче внутрь должно стараться иметь»⁹² (3, 244).

Указывает святитель и признаки истинного смирения. «Смиренное сердце, - пишет он, - видит грехи свои, бедность и ничтожество, и от всего этого познает свое недостоинство и окаянство». Потому не ожидает себе никакого благодеяния, напротив, считает себя достойным всякого злострадания. Когда же последнее постигает смиренного, он не гневается на обидчика, не ропщет и не негодует, но мужественно переносит всякое бедствие, презрение и бесчестие⁹³. Не осуждает и согрешившего, так как на себе познал немощь человеческого естества и силу соблазнов. «Смиренное сердце, - пишет святитель, - высшим послушание показует, равных и низших себя не презирает, но со всеми обходится как с братией. Смирение бо всем склоняется, как и любовь»⁹⁴. Смиренный «лучшего дома, лучшего одеяния, лучшей пищи и прочего не ищет, но довольствуется тем, что имеет, ибо и этого судит себя быть недостойным». Он «в собрании, на обеде на последнем месте сидеть избирает; без нужды не говорит, и то умилительно и кротко, и проч». Смиренный, какое благодеяние и добро от Бога ни получает, видит, что без всякой заслуги своей и по единой Его милости получает, почему сердечно за все Богу благодарит, а какое добро делает сам, все то Богу приписывает, видя свою немощь». И последнее, о чем пишет святитель, перечисляя признаки смирения. «В истинном смирении примечается непрестанная алчба и жажда Божией благодати: смирение бо не смотрит на то, что имеет, но рассуждает и ищет, чего не имеет. Как бо учащиеся от книг и учителей, чем более учатся и навыкают, тем более невежество свое видят, потому что далеко более не знают, нежели научились, так учащиеся в школе премудрости Божией тем более убогими себя познают, чем более причащаются дарований Божиих; ибо видят, что многого не имеют, почему и ищут со смирением и воздыханием». Последнее, очевидно, можно сказать и в отношении всех христианских добродетелей (2, 441; 3, 244-245; 5, 178-179; 6, 103).

Чтобы стяжать истинное смирение, святитель советует «почаще о величестве Божием и о своей немощности духовной рассуждать», как и о непостижимом человеческим разумом смирении Христовом; повторяет и вышесказанное: «не смотреть то, какое имеешь добро», приписывая его Богу и благодаря, «но какого еще не имеешь»; «помнить прежде бывшие грехи и рассуждать, что еще более и тягчае можешь согрешить, когда благодать Божия не поможет тебе»; наконец, «когда видишь или слышишь брата согрешающа, то не грех только его рассуждай, но и что прочее делает или делал, и так увидишь, что он лучший тебя».

О том, что главным оружием христианина является любовь, а против гордости - и соединенное с первой смирение, особенно наглядно свидетельствуют два случая из жизни святителя Тихона. Вот первый из них. «Дошел до святителя слух, что один из окрестных помещиков притесняет крестьян. Святитель отправился для вразумления помещика в его дом. Вспыльчивый дворянин заспорил. Святитель отвечал с кротостью, но твердо. Помещик все более и более выходил из себя и, наконец, забылся до того, что ударил святителя по щеке... Святитель ушел. Но на пути, верный заповеди Евангелия, решил просить у оскорбившего его прощения, что «ввел его в такое искушение», и пришедши, пал ему в ноги. Этот неожиданный поступок незлобивого пастыря до того поразил дерзкого помещика, что он сам со слезами упал в ноги святителю, заклиная простить его, и с тех пор совершенно изменился в отношениях со своими крестьянами» (6 «Записки», 55).

Похожий случай имел место в Задонском монастыре, когда святитель находился там на покое. Однажды послушника этого монастыря, переписывавшего творения святителя в его келлии, вызвал к себе настоятель. «Святитель отвечал, что он тотчас его отпустит, лишь он несколько строк напишет. Нетерпеливый настоятель, самолюбивый и вспыльчивый, посылает в другой раз. Писец, кончивши, побежал к настоятелю, к коему вслед за ним пошел и святитель с тем, чтобы в случае, ежели настоятель будет гневаться на писца, вступиться за него. Лишь только подходит, слышит шум и, отворив дверь, видит настоятеля, распаленного гневом. Не успев переступить порог, святитель получает от него сильную пощечину, - и тут же повергается к ногам его и просит у него же прощения. Изумленный сим поступком, настоятель оставляет свою запальчивость, устыжается оной и бросается перед ним на колени, просит прощения, и таким образом смирение святителя делает льва кротким агнцем» (6 «Записки», 50-51).