6. Роскошь, объядение и пьянство

I.6. Роскошь, объядение и пьянство

В этом разделе будут рассмотрены недуги души, в современной науке получившие название «болезней зависимости» - зависимости человека от тех греховных привычек, в плену которых он находится. Святитель Тихон останавливается на таких из них, как объядение, пьянство, страсть к украшениям.

Особенное внимание святителя привлекает «болезнь» XVIII века по преимуществу - любовь к роскоши. Не столь актуальная для допетровской Руси, эта проблема и в ХIХ веке в некоторой степени утратила остроту, свойственную в особенности эпохе «просвещенного абсолютизма», когда, не чувствуя еще опасностей западной цивилизации, реформируемая Россия, по крайней мере в высших слоях общества, как безусловное благо принимала все, что ей предлагалось Европой: от идей Просвещения (не только деистических, но и прямо атеистических), до «чудес» техники и веяний моды. Некоторое отрезвление произвели Французская революция, затем нашествие Наполеона. Во времена же святителя Тихона, как ребенок, еще не обжегшийся углем из костра, молодая Россия тянулась к свету, который, перестав искать в Священном Писании, думала найти в Энциклопедии. И только простота народной веры и голос таких архипастырей, каким был святитель Тихон, противостояли этому почти всеобщему и опасному своей детской непосредственностью и неведением опасности стремлению. Кон. XVII - нач. XVIII вв. в Европе, 2-я и 3-я четверти XVIII в. в России - это не просто роскошь в отдельных произведениях искусства, в жизни отдельных лиц. Стремление к наслаждению, страсть к развлечениям, игре стали знамением эпохи, для многих - смыслом жизни и самой жизнью. Целые направления в искусстве (сначала барокко, потом сменившее его рококо), в литературе (сатирические комедии, комические оперы) создают атмосферу «утонченной галантности», которая проникает всю жизнь «света», легкомыслен-ностью предававшегося этим забавам так удивлявшего потомков и только немногих современников. Одним из них и был святитель Тихон.

Роскоши (понимаемой в широком смысле, как всякого излишества, в целом всего не необходимого) святитель призывает опасаться, как моровой язвы или пожара, «поядающих души». «Один построил такие-то и такие хоромы, - пишет он, - один начал носить такую-то и такую одежду, один начал в такой-то и такой карете ездить, такую и такую трапезу поставлять, и проч. Видит то и другой, и подражает ему; видят то все, и делают то, что один. И так разливается везде и умножается роскошь, и час от часа более и более усиливается» (27, 802-803). Как узнаются в этом описании и «блистательная» екатерининская эпоха, и конец века ХХ-го!

Как и вообще греховные, «мысли прихотливые и роскошные сатана, враг душ человеческих, представляет человеку, и в тех запутывает его: как-де хорошо и благоприятно веселиться, то и то делать, тем и тем себя утешать, в гости ездить и гостей принимать, и проч. Так замышляет супостат, чтобы человек мир сей за свое отечество и рай веселия имел, а о будущем блаженстве забыл и так бы погиб» (27, 802).

Зло, причиняемое роскошью, многообразно. «Она весьма душу христианскую расслабляет, чужое похищает, людей обижать и от подаяния милостыни руку удерживать научает. Роскошь, как чрево, сытости не знает, и как пучина, все добро пожирает» (27, 801). Роскошь удаляет от Бога тех, «которые радуются о богатстве, о чести, о славе; которые пиршествуют, смехи чинят, танцуют, пьянствуют, кричат и прочие непотребные веселости производят. Отходит от таковых людей Бог, яко бесчинием их оскорбляется; но приходит туда лукавый мира сего дух, яко угодные ему дела там содеваются». Роскошь делает человека «слепым» и «безумным». И опять сродство времен заставляет нас особо внимать обличению святителя: «В сие ли печальное и смутное время веселиться? О, как усиливается грех и оскудевает благочестие! Сии люди так делают, как те несмысленные корабельщики, у которых корабль разбивается, а они пляшут; или как те бесчинные граждане, у которых город горит, а они банкетуют. Отечество стонет от бед и напастей, но сии едины гуляки веселятся, аки не сыны Отечества, и со врагами нашими радуются о бедах наших, окружающих нас!.. О роскошь, роскошь! Как ты ослепляешь, обезумляешь и ожесточаешь людские сердца!» Обращается святитель и к истории, говоря, что «многие города и государства от роскоши погибли. Радость бывает окрестным неприятелям, когда в государстве, противном им, роскошь умножается. Горе убо стране и государству тому! Ибо с роскошью и всякое зло там умножается. Оттуда не иначе чего ожидать, как погибели» (27, 803).

Для самого же человека роскошь оборачивается «горестями в жизни земной» и «нищетой в жизни вечной». «Третья часть блаженства мирского, - говорит святитель, очевидно, имея в виду слова святого апостола Иоанна Богослова о трех источниках соблазна (1 Ин. 2, 16), - состоит в плотоугодии, в банкетах, пиршествах, веселостях и во всем, что чувства услаждает. Сие мнимое блаженство дотоле показуется нечто быти, доколе совершается и чувств касается, а как совершится, и чувствование престанет, то вместо сладости истинная последует горесть. Так, по совершении плотской похоти грызение злой совести бывает, по банкетах и пьянствах расслабление членов, болезнь в голове, дрожание рук и ног, и всего состава телесного многоразличная немощь наступает. Сласть есть удица, которой сатана души ловит и во ад бросает. В самократчайшем времени услаждаются сластолюбцы, но во ад сходят без конца горестного мучения чашу пить», разделяя печальную участь евангельского богача (Лк. 16, 19-31) (27, 802, 876-877). Пристрастие к роскоши, угашая веру, не только делает человека постоянно неудовлетворенным, что бы он ни имел (страсть эта «есть бо прихотлива и ничем никогда удовольствоваться не может»), но и прямо ведет к преступлению. «Роскошь требует, чтобы человеку пространно жить. А на то не мало суммы надобно. Откуда тую взять?.. Надобно убо роскошному всякую делать неправду. Властелину надобно с подначальных сбирать; помещику излишние оброки на своих крестьян налагать; купцу дешевую вещь за дорогую продавать; иному мзду наемничу удерживать; иному жалованья, от государя определенного, подкомандным своим не давать; иному на воровство, хищение и всякую неправду обращаться надобно. Отсюда видим, что многие во всяком убожестве и недостатке живут, многие не имеют домов, дневного пропитания и одежды. Все сие от роскоши бывает! Роскошь научает людей обижать и обнажать» (27, 804).

Из многих «пособий против греха» святитель в данном случае особо выделяет следующее. «Надежду победить страсть к роскоши, - пишет он, - получим тогда, когда о блаженной и мучительной вечности будем размышлять. Тогда ничего не потребуем, кроме нужного. Похоти и роскоши много надобно; естество малым довольствуется» (27, 804).

Одним из проявлений роскоши является страсть к украшению, особенно в одежде. Сама по себе одежда «есть вещь, ни добродетели, ни греха не причастная; только употребление ее может быть, как и бывает, худое, и потому в грех употребляющему обращается. Всякого бо одеяния един должен быть конец (цель - и. Н.), то есть прикрытие наготы и защищение немощного тела от стужи и непогоды» (3, 152-153).

Уже потому неразумно украшать себя и тщеславиться одеждой, что она «началась по преступлении заповеди Божией, ибо доколе не согрешили прародители наши, не имели одежды, яко не видели наготы своей». Таким образом, само употребление одежды должно было бы нашу «гордость низлагать и к смирению приводить» (3, 145).

Кроме того, щегольство безнравственно, поскольку «всякое излишество телесное без оскорбления Божия и обиды ближнего не бывает: богатство наше Божие есть добро, а не наше собственное. Того ради должно расход его чинить по воле давшего Бога , а не по прихотям нашим. Дается бо нам богатство не ради нас единых, но и ради ближних наших, которые того требуют». Поэтому, «хотя и праведное имение будет» (что почти невозможно, поскольку «оно не отъинуду , как от подобных людей собирается, или паче сдирается»), но «понеже суть (есть - и. Н.) нагая братия, суть трясущиеся от хлада и мраза уды Христовы, суть в темнице за долги и оброки заключенные и прочие бедствующие: на таковых должны излишность и избыток употребляемы быть». Роскошествующие же «богачи расточители суть богатства, а не строители; а которые хранят в сундуках богатство свое, то стражи его суть и рабы, а не Божии слуги и рабы» (3, 148).

Отдельно святитель говорит о широко распространившемся в XVIII веке употреблении косметики. «Большая еще суета и срам христианству есть, что жены белилами, красками и мастьми лица своя намазуют» (3, 146). Кроме тщеславия и несправедливости перед Богом и ближними всякой роскоши, здесь святитель видит и то «погрешение», что используются эти средства, чтобы «не токмо людям показаться», но, «что хуждшее того, понравиться и в любовь войти²⁸. Выставляют на торг то, что непродаваемо есть, и таковым лиц своих украшением, кроме того, что целомудрие потеряли, переправляют Божие дело, которое есть совершенное и не требует исправления». Тем более, что «краски здравия не придают, разве только вредят» (27, 1054).

Особенно обличает святитель тех, «которые с той же безделицей и в храмы святые дерзают входить, и себя входящим выставлять и показывать. Молиться Богу приходим в храмы святые. Молитве же не такая, какую они на себе имеют, утварь приличествует: а какая? Смирение, сокрушение сердечное, умиление, слезы, печаль», и приводит известные библейские примеры святых жен: Анны, матери пророка Самуила, Иудифи, Есфири²⁹.

Любовь к роскоши свидетельствует и о внутреннем состоянии тех, кем владеет эта страсть. «Украшение сие, как есть суетное, так знамение есть и нерадения о душе, ибо кто печется о телесном украшении, тому недосуг пещись о душевном. Само сие украшение щегольское показует сердце, желающее суетной чести и славы, что и закону Божию противно: не любите мира, ни яже в мире» (1 Ин. 2, 14). Поэтому «христианам должно душу свою, а не тело украшать. Понеже душа бессмертна, и красота ее; тело тленно, и красота его. Когда душа украшается, то и тело, с душой совокупившееся, в свое время красоту восприимет. Чем же более украшается тело ныне, а душа пренебрегается, тем большее тогда и на душе, и на теле явится безобразие: душа бо человеческая подобна зеркалу, которое такой вид в себе воспринимает, к чему обратится». Наконец, «тело как ни украшай, красоты не прибавится ему; душа же, чем более удаляется от мира и мирских похотей, тем краснейшая делается». Украшается же она у того, «кто противится плотским вожделениям и отсекает их, и прилежит добродетелям» (3, 151; 27, 1056).

Говорит святитель и о том, в каких случаях одежда не является роскошью, несмотря на свое богатство. «Многие одеяния цветного (дорогую одежду - и. Н.) употребляют не ради снискания суетной славы и чести, но последуя общему обычаю и применяясь к званию и сану своему. Таковых вышеписанное мое рассуждение не касается. Зде охуждается (лишь) щегольство, пышность, гордость житейская, суета и слепота развращенного сердца, а не пристойность и умеренность; такожде и излишнее попечение о смертном и тленном теле, и небрежение о бессмертной душе. Что же надлежит до личного женского украшения, оно никакого извинения не может иметь, но есть точно едина прелесть, кознь, хитрость и вымысел злого духа, на прельщение и развращение целомудрия учиненный». И «хотя многие из жен не ради худого конца (не из злого умысла - и. Н.), но последуя устарелому обычаю украшают лица свои, однакож без соблазна юным и им самим без греха то украшение не бывает» (3, 152-153).

Любовь к роскоши «рождает зависть и ревность», сопутствует ей и скупость. О последней святитель пишет: «О, роскошь и скупость - противные (противоположные - и. Н.) сестры, но обе смертоносно заражают человеческие сердца. Едина расточать, другая хранить и стрещи (стеречь - и. Н.) богатство учит, но обе на погибель человеческую; едина расслабляет, другая связует человека, но и та, и другая умерщвляют душу его» (3, 149).

Чтобы убедить своих читателей «украшение суетное удобнее оставить и умеренное житие провождать», святитель отчасти повторяет и усиливает некоторые из приведенных доводов против роскоши (о нерадении о своей душе того, кто тщеславно себя украшает; о неправедности если не самого богатства, то его использования предающимися роскоши; о нецеломудрии прельщающих и опасности для могущих соблазниться их нецеломудрием), отчасти приводит и новые. «Помнить смерть, что по лицу, масками ныне украшаемому, будут черви ходить, и что ныне мастями воняет (благоухает - и. Н.), тогда будет смердеть, а потом и в прах обратится. Надобно будет ответ Богу дать за соблазн». Чтобы легче было отвращать пристрастный взгляд от своего лица, надо «умными глазами смотреть на пречистое Христово лицо, которое ради беззаконий наших заплевано и биено было».

Предлагается святителем совет и тем, против кого соблазн направлен (заимствованный из творений святого Иоанна Златоуста): «Когда увидишь жену красную, блещащуюся видом, знатным убором украшенную и к похоти возбуждающую сердце твое, тотчас обращай глаза твои на венец, свыше предлагаемый тем, кои побеждают прелесть» (2, 135-136).

Объядение и пьянство, не чуждые и допетровской Руси, в России ХVIII века из личного порока превращаются в общественное бедствие. В творениях святителя неоднократно встречаются обличения пышных пиров, других увеселений, губящих души предающихся им как тщеславием, так и немилосердием (к нуждающимся, которым надо было бы отдать то, что тратится впустую), а их тела - невоздержанием³⁰.

Для христиан «пища и питие есть подкрепление едино тела изнемогшего, а не сластопитание. Ястие, питие, покой и прочие действия к единому концу (цели - и. Н.) - богоугодной работе намеревают, дабы, пищей подкрепившись, могли трудиться во славу Божию и ближнего пользу. Пищу и питие приемля, (христиане) поминают о Подателе, яко от руки Его щедрой все приемлют, и поминают о пище вечного живота. Требует от них того новое рождение, которое духовной пищей, словом Божиим, молитвой и проч. укрепляется и растет, а всяким плотским излишеством умерщвляется и исчезает» (27, 676-677).

«Объядение, - пишет святитель, - есть излишнее пищи употребле-ние и обременение чрева» (2, 132). Удерживать человека от пресыщения должно и то соображение, что как простая, так и изысканная пища в организме становится одинаковой, «ибо желудок не разбирает, какова будет пища, сладкая (изысканная - и. Н.) или простая, только бы была здорова; он полезной пищи требует, а не сладкой». Кроме того, после вкушения той и другой через некоторое время телу вновь требуется подкрепление сил. Изысканная же пища вредна для здоровья, как телесного, так и душевного. «Рассуди следствия от сладкой и простой пищи, - увещает святитель, - и увидишь, что сладкой и многоразличной снеди всякое зло последует. Где более нечистая похоть гнездится, как не в роскошном (любящем роскошь - и. Н.) и сластолюбивом сердце? Кто к молитве и прочей христианской должности ленивейший, как не роскошный (в том же значении - и. Н.)? Кто в праздности, всему злу виновной, более живет, как сластолюбец? Как в гнилом болоте всякие плодятся гадины, так в сластолюбивом сердце всякая родится греховная нечистота. Не так умеренно и простой пищей живущий: он хотя и чувствует разжение похоти, но молитвой и помощью Божией угашает то. Он в делах звания и прочих благословенных трудах всегда бодр, к молитве неленостен, всегда ко всякому доброму делу готов». А сколько «различные снеди рождают болезней - лекари о том знают. К кому более они приходят с лекарствами, как к сластолюбцам? От простой и умеренной пищи нет такой опасности, и хотя приходит болезнь и к воздержанным, но скоро и отходит, воздержанием, как сильнейшим лекарством, прогонима». В доказательство этого святитель приводит различие в силе и здоровье «благородных детей, которые сладкой пищей питаются, и детей крестьянских, которые по большей части хлеб со щами или водой едят». «И увидишь, - говорит святитель, - как сии от оных разнятся в крепости и красны лицом, а оные дряхлы, бледны и как бы бескровны! Сие различие не отъинуды, как от различности воспитания происходит; что сии просто, а оные нежно и в сластях воспитуются» (27, 678-679).

Подлинным бичом всех времен является пьянство, или «излишнее употребление пьяного пития». Оно бывает от вина, но бывает и без него, «когда человек любовью мира сего, суетными мыслями и беззаконными начинаниями упивается и имеет сердце свое страстьми наполненное: скверных похотей, сребролюбия, славолюбия. От сего истрезвится тот, кто, оставив страсть, покается» (2, 132; 27, 780).

Но наибольшее внимание святитель уделяет пороку пьянства как таковому. «Вино, - пишет он, - как и всякая вещь, на пользу нашу от Создателя нашего устроено нам. Следственно, грешат: 1) те, которые гнушаются вином не ради воздержания, но ради того, что аки бы грешно его употреблять. Тако бо, хуля создание, и Создателя хулой касаются; 2) которые вином гнушаются и братию свою, которые употребляют его, презирают, а о себе высоко нечто мечтают: я-де от роду не пью вина! сатана не пьет вина и хлеба не ест, яко бесплотный, но души человеческие, яко лев, пожирает». И далее: «не токмо вино, но и хлеб, воду, огонь и прочее создание Божие зле употребляет человек. Так зле употребляет и свои члены, как-то: язык к злословию, осуждению и оклеветанию, руки к хищению, чрево к объядению и пьянству, и так сими, как бы какими орудиями, душу свою убивает» (3, 174-175). Так всякий дар Божий, сам по себе благой, самим человеком определяется к добру или ко злу.

Причины пьянства святитель указывает следующие. «1) Злое и невоздержанное сердце. «Вино есть дело Божие, а пьянство диавольское: не вино производит пьянство, но невоздержание», - цитирует святитель Тихон святого Иоанна Златоуста. 2) Праздность, как сказано выше. 3) Частые пиршества, компании, усильные потчевания и поздравления, ныне в злой обычай вкравшиеся. 4) Со злыми и невоздержанными обращение: пьянству бо люди друг от друга научаются. От частых же повторений делается страсть и злой обычай», порабощающие душу и ведущие ее к гибели (3, 175). Тяжела ответственность и того, по чьей вине человек приобщается страсти винопития, «мнимый его благодетель, или паче злодей, понеже, кто к погибели дорогу отворяет, тот погибели той виновен бывает» (27, 781).

«Пьянство как само собой есть грех, - пишет святитель, - яко пияницы Царствия Божия не наследят (1 Кор. 6, 10), так многих и тяжких грехов виновно бывает» (3, 175). У пьяного помрачается разум, ослабевают воля и совесть, почему «человек пьяный на всякое зло дерзает, всякие соблазны вводит», тогда как «трезвый таких соблазнов не показывал бы» (27, 781). Пьянство «ссоры, драки, убийства производит; оно буесловия, кощунства, хуления, ближнему досады и обиды делает. Оно научает лгать, льстить, чужое грабить и похищать, чтобы было чем страсть довольствовать; оно возжигает гнев и ярость; оно делает, что люди в нечистоте, как свиньи в блате (болоте - и. Н.), валяются; словом сказать, человека скотом, словесного бессловесным делает, так что не токмо внутреннее состояние, но и внешний человеческий вид часто переменяет». Пьянство « тело расслабляет и в немощь приводит; в убожество и нищету приводит; славу и доброе имя отъемлет; домашним, сродникам, друзьям скорбь и печаль, врагам посмеяние делает; ни к какому званию неспособным рачителя своего устрояет и так бедного человека пленяет, что чуть от нее освободиться может. Ни увещания, ни угрожания, ни страх, ни моления не могут его приклонить. В рове погибели лежит, но того не чувствует и освободиться не тщится, на хотящих же от того отвести негодует» (3, 175; 27, 781-782).

Средства борьбы со страстью винопития святитель предлагает следующие. «1) Юным не дозволять пьяного пития пить, ибо юный удобно привыкает. 2) Не дозволять им с пьяными и развращенными водиться. 3) Взрослым без нужды не пить вина. 4) От злых компаний и пиршеств удаляться. 5) Помнить, что от сей страсти весьма трудно отстать, а многие в той и умирают. 6) Привыкшим к сей страсти крепко против мучительства ее вооружиться, стоять, не поддаваться, молить и призывать всесильную помощь Божию. 7) На память приводить случающиеся в пьянстве беды, как-то: соблазны, ссоры, драки, мечтания, страхования, недуги, и сравнить трезвого жития состояние с состоянием пьяного. 8) Помышлять всегда, что многие пьяными во сне умирают без покаяния, и проч.» (2, 132-133; 3, 176). Особенно предостерегает святитель от омрачения пьянством праздничных дней (27, 165-166).