На день благовещения

СЛОВО

НА ДЕНЬ БЛАГОВЕЩЕНИЯ.

Воображая блаженную Деву удостоившуюся быть Материю Сына Божия, и великое таинство в себе вместившую, не можем не удивляться, до коликой высоты вознести может добродетель. Воспитанная во храме, неповинное имеющая сердце, никакими не занятая страстями, чистая и телом и духом, склонила на себя Вышняго очи, яко небесный Царь возжелал доброты ея, и в ней, яко во одушевленном кивоте, опочити благоволил. Можем ли мы сумниться, чтоб в нас не вселился Бог благодатию своею, когда блаженная дева, тогоже с нами естества участная, сподобилась самое Божество в себе вместить телесне?

И хотя непорочная Отроковица с начала смутилась о таковом от Ангела ей возвещении; не для того, акиб она не уверялась, яко не изнеможет у Бога всяк глагол,¹ но по добродетели смиренномудрия усумнилась, чтоб достойна была таковаго Божияго к себе снисхождения. Однако по том повинулась Божиему соизволению со всяким благоговением: Се раба Господня; буди мне по глаголу твоему.² Не понятна для меня таковая тайна: но почто мне думать, что могу я горьстию измерить Окиан премудрости Божия? Я воспитанная во храме научена верить, яко невозможная у человек, возможна суть у Бога.³ Все обстоятельства слабому моему понятию кажутся чудесны и невместительны, но тем мое соизволение будет ему любезнее, что я оное покоряю воли его. Праотец мой Авраам не отрекся принести ему сына своего на жертву: почто и я, последуя ему, не принесу в жертву все то, что есть в душе моей, от негоже мне дарованное? Се раба Господня! буди мне по глаголу твоему. Таковый пример достоин подражания нашего. И нам, яко христианам, предложены к несумнительному верованию тайны превосходящия понятие: будем ли мы столько или любопытны, чтоб оныя испытовать, или столь горды, чтоб оныя отвергать? По чему к предостережению нас от таковаго искушения возмем мы о том настоящее разсуждение.

Что понятие наше есть ограниченно и недостаточно, сие без доказательства всяк из опыта повседневнаго ведает. Сколь высоко человек о себе ни мечтает, но совсем тем есть он земля и пепел: сколь он о просвещении своем ни думает, совсем тем оно есть наималейшее. Общее есть прямо просвещенных людей мнение, что человек чем больше узнает, тем более открывается ему, сколь он мало знает. И сия есть не сумнительная истиннаго просвещения примета, когда человек со смирением признает недостаток свой, и чтолибо о вещах, особливо от чувств удаленных, дерзновенно утверждать или отрицать не смеет: так как напротив несумнительная примета дерзновенной глупости, о всем смело утверждать или отрицать, и думать, что все понятию его вместительно. О Сократе, знатнейшем из философов говорят, что за тем он признан мудрейший из человек, что со смирением признавал малое свое знание, и только то знает, что ничего совершенно и подробно не знает.

Да и самым делом, на что ни посмотрим, чувствуем в себе любопытство, к знанию подстрекающее, но все при том кажется печатию таинственною запечатленно для нас. В истории о Иове сам Бог таковое дерзновение человеческое изобличает чувствительнейшим образом. Там представляется человек, хотящий испытать судьбы сокровеннейшия, а именно, для чего иногда тот терпит нещастие, который кажется нам невинен и непорочен.

Бог таковаго любопытца сквозь бурю и облака поражает там следующими вопросами: человече дерзновенный и предприимчивый! прежде, нежели узнаешь судьбы мои превыспренния и таинственныя, похвались ты предо мною знанием того, что всегда пред очами твоими предлежит. Скажи ты мне, где был ты, когда основал я землю, и на чем сия безмерная тягость повешена? Чем удерживается свирепость волнения морскаго, и что далее морю разлиянием своим покрыть всю землю воспящает? Откуду протекают источники, и изследовал ли ты конец бездны? Узнал ли то место, где сокровенны снег и град, как они составляются, и откуду в таком множестве разсыпаются на поднебесную? Скажи ты мне, кто есть дожжу отец, кто же есть родивый капли росныя? Ведаеши ли перемены небесныя, и какое есть, не говорю, во всем мире, но на сей тобою обитаемой земле, их действие? Скажи ты мне, как птенцы врановы оставленные от родивших их, воскармливаются, и как они продолжают род свой? Каким образом козы на каменных горах раждают без всяких повивальных услуг? Скажи ты мне, каким образом орел висит на воздухе, распростирая крыле недвижимо, и прямо взирает на солнце? Как безмерныя тягости кит управляет телом своим, и движет оным с такою же удобностию, как и малейшая рыба?⁴ Таковые и подобные вопросы, услышав Иов от гремящаго зиждителя, смутился, вострепетал, постыдился, умолчал, сказал: Вем, яко вся можеши, не возможно же тебе ничтоже. Вопрошу тя аз: ты же мя научи: укоряю сам себя за дерзновение, и истаеваю: и почитаю себя землею и пепелом.⁵ Теперь всяк вообрази, что те же и тебе вопросы предложены: не тоже ли и ты должен ответствовать, что ответствовал благоразумный Иов? Поистинне нечего другаго.

Теперь коснемся того, к чему стремимся мы. Естьли того не понимаем совершенно, что чувствам нашим подлежит, что в томже находится союзе, в коем и сами мы, то что уже надобно сказать о предметах веры, каковы суть великий Бог, судьбы его, наше упование до вечности простирающееся? Хотя Бог везде есть и вся исполняет, но совсем тем, по Псаломнику, он тьму положи закров свой,⁶ то есть, священною завесою закрыты вся дела его. Подлинно написано и то, что в солнце положил он селение свое;⁷ но и самый сей свет, в коем обитает несозданное светило, и самый сей свет Павел называет светом неприступным.⁸ Действия Божия суть вышшаго порядка, чтоб они или чувств осязанию, или проницательности понятия подлежать могли. Ежели Ангели закрывают пред ним лица своя, поражаеми блистанием от Престола Его истекающим, то не должен ли слабый смертный во ужасе возопить: О глубина премудрости и разума Божия! яко неиспытанны суды его и неизследованны путие его. Кто разуме ум Господень, и кто советник ему бысть?⁹

Но и что пользы испытовать? Сей любопытства путь неизвестный и мрачный наполнен стремнинами и опасностию. От чего и в древности, и ныне произошли и произходят многие безместные толки и раздоры, как не от сего, что все смело умом своим измерять предпринимали и предпринимают? Уже не говорю о том, какия из того же произошли смятения в церкви, какие соблазны, какия гонения и кровопролития? Почто смущать церкве покой? Почто терзать и соблазнять совести немощныя? Почто преступать пределы отец? Почто дерзать делать себя законоположником в деле свойственном единым небесам? Ты говоришь, как тому верить, чего я не понимаю. Но сего хотеть, есть дерзостно о себе высокомудрствовать: но сего хотеть, есть желать, дабы Бог по твоим мыслям поступал: но сего хотеть, есть подавать случай к безчисленным толкам. Ибо мысль человеческая не достаточна, не основательна и не понятна. По чему естьли дать ей волю, одному покажется то, другому иное. Сколько будет голов, столько и различных мнений. И так не хотя ты одной веры соблюдать, должен будешь принять или безчисленныя веры, или никакой. Я, де, не могу понять. Плени убо разум свой в послушание Богу. Принеси ему сию приятнейшую жертву: сохрани общей покой: сохрани нежнейший покой совестей. Я, де, не могу понять. Так научи нас лучшему верованию. Ты осмеливаешся новые нам изъяснять догматы. Но се вкупе с тобою другой таковой же дерзновенной предлагает нам иное: третий другое; и всяк одно другому противное. К которой же нам пристать стороне? О дерзновение само себя посрамляющее! Я, де, не могу понять. Подлинно так: вера, естьлиб ума твоего сосудцем была измеряема, величество ея былоб унижено. Она есть та, которая составляет превосходнейшее действие самыя премудрости Божия. Почему не только не удивительно, что ты ее совершенно не понимаешь, но еще тем более она почтенна и священна. Я, де, не понимаю. Но по крайней мере понимаешь то, что ни к чему худому она не руководствует: по крайней мере все веры учение внушает тебе любовь к Богу, к ближнему, и хранить честность нравов. Ныне празднуемое нами воплощение Сына Божия есть непостижимо; но по крайней мере то понятно, что доказывает оно любовь Божию к нам, что толико снисходит он к человеческому роду, что толико печется о спасении нашем. А сие заставляет признавать тебе пред ним себя грешником, искать средств ко очищению, и взаимною к нему гореть любовию. Сие не понятно ли? Но совсем тем я, де, не понимаю. Подлинно не понимаешь. Ибо мысль твоя помраченна страстьми, сердце развратно, и душа разслабленна: а в таковую душу дух премудрости не входит. Сие помраченное зерцало очисти добродетелию, и возсияет в тебе свет истинны небесныя. Ты не понимаешь: но другие чистыя мысли и доброе сердце имеющие говорят: мы откровенным лицем славу Господню взираем:¹⁰ а покрывало Моисеево, то есть, мысль по одной наружности о всем судящая, на сердце лежит у человека только ожесточеннаго.

Все сие разсудив ограничим любопытство свое, дадим славу Богу: повинемся воли Его: послушаем уставлений церкве, духовно нас родившия. Да последуем стопам благочестивых предков своих. Сохраним покой общий, покой совести: да проходим путь Господень со всяким смирением. Естьли что здесь нам обремененным тягостию плоти и непонятно, по крайней мере имеем упование, то ясно понять, когда сподобимся узреть Бога лицем к лицу в сиянии света невечерняго. Аминь.

Сказывано в Москве в Благовещенском соборе 1780 года.