На день рождения Его Императорскаго Высочества

СЛОВО

НА ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
ЕГО ИМПЕРАТОРСКАГО ВЫСОЧЕСТВА.

И настоящее торжество, и возглашенное днесь Евангелие, и празднование в сей же день памяти святых мучеников, едино имеют содержание. Евангелие воспоминало о истинне, которую человек в сердце хранить и исповеданием ея уста свои освящать обязан. Празднуемые днесь мученики свободным ея признанием заслужили, чтоб были они пред очами нашими, и пред очами всея церкве любезны и почтенны. Всероссийский же Наследник, котораго торжествуем днесь радостнейшее рождение, и любит истинну и почитает, и оную всегда покровительствовать, и правом рождения Своего, и правом Особы Своея безотрицательно обязан. Может ли что достойнее быть разсуждения нашего? Особливо, что и самое священное место сие непоколебимым истинны должно быть укрепляемо основанием: и естьлиб она из всего света была изгнанна, то по крайней мере при ногах жертвенника должна вопить непрестанно.

И как хотящие открыть завесу закрывающую тайны священнейшия, должны приступать со благоговением и страхом, и прикасаться ко оным рукою чистейшею, но вкупе не безтрепетною. Так и мы при слове о истинне, совокупим радость и страх: страх, чтоб не было чего сказано ниже величества ея: радость, какую она в нас производит, яко солнечный лучь, играющий в очах наших. Таковая беседа любителю истинны должна быть усладительна: а не вкусившему ея плодов должна открыть сладость их.

Истинна, естьли она токмо относится до уст, естьли токмо относится до слов, еще не есть то, что она в себе имеет наилучшаго и величайшаго: мало, чтоб она только наружность осиявала. Ея престол есть сердце: сердце, яко источник чувствований, начало склонностей, основание действий. Не льзя, чтоб она обитала на устах, когда ее в сердце нет: так, как естьли и в сердце скрывается одном, но не является на устах, или и является, но с бледностию и робостию, теряет она достоинство свое. Естьлиб человек сам для себя одного сию стяжал добродетель, подлинно былаб она для него наилучшим украшением: былаб украшением, но не былаб необходимо нужна и полезна. Дар слова имеем мы не для себя, но для других. Естьлиб человек был только в свете один, комуб он имел нужду изъяснять языком мысли свои, когоб он мог осиять светом истинны своея? истинна нужна нам и другим: полезна нам и другим. Она есть священный союз, который общество связывает с нами и нас связывает с обществом. А как по примечанию псаломника: Приступит человек и сердце глубоко,1 то для щастия рода человеческаго, для щастия нашего потребно, чтоб были мы искренны: чтоб истинна предшествовала, и последствовала всем действиям нашим.

Мысль воображает вещь: сердце к тому чувствует склонность, или отвращение, язык и слово то открывает. Сей есть устав премудраго Творца, и естественно не льзя сей устав нарушить, чтоб не зделать насильствия состава нашего учреждению. Сие учреждение тотчас открывается, как оно еще какою страстию не поврежденно. Когда младенец начнет словом открывать мысли свои, он открывает их без притвора: ибо он следует порядку естества: и мы таковою искренностию услаждаемся: а тем самим или убеждаем себя, чтоб быть нам искренними: или сие должно служить обличением, естьлиб мы не искренны были. Но почто не все таковы в совершенном возрасте, когда и разсуждение основательнее, и польза наша и других более того требует? о том скажем после; а теперь заметим только то, что истинна есть следствие порядка естественнаго полезнейшее и сладчайшее, и учреждение Творца премудраго.

Не служит ко извинению то, что мы свободны. О когдаб были мы не свободны к превращению! мы свободны: но дражайший свободности дар не для того получили мы, чтоб оной обращать на зло, но на добро: чтоб доброе действие тем для нас было славнее, когда оно не есть необходимым следствием естества, но плодом нашего произвольнаго тщания. Бог есть свободен, но притом доброта едина: а мы созданы действия свои управлять по образу Его.

Но пусть сего требует Бог: пусть сего требует порядок естества: но мы, как свободны, не охотно к тому располагаем себя, в чем не усматриваем пользы других, а паче своей. Но может ли что уставлено быть Творцем; может ли что учреждено быть естеством, чтоб в том не заключалась польза наша и других? мы соединены обществом: язык и слово нам толкует других расположения к нам. Сей верной перевод велит нам иметь доверенность к другим: а чрез то полагает любезнаго и взаимнаго дружества основание. Сие нарушить, есть прервать нужный общества союз, и поколебать его основание.

Когдаб другие дерзнули с нами обходиться лестным языком, они принуждают нас к безчестной и печальной необходимости, чтоб подобным образом соответствовать и им. Где же пребудет целость общества столь тесно нас соединяющаго? где взаимныя доверенности утешение? где взаимныя пользы наблюдение? взаимныя, говорю: ибо в таком случае не другие только должны терпеть вред, но и сами те, которые на языке носят лесть. Но и сами те! они то наипаче. Ибо прельщаемые коварством других суть неповинны: никаковым безчестием не опорочивают честности души своея: и по тому от добродетельных заслуживают сожаление и похвалу: а которые вместо того, чтоб освящать истинною язык свой, лестию оной напоявают, не наружной только должны нести вред, но и внутренность свою превращать, и заслуживать отвращение от Бога и человек.

Но чтоб еще более похваляемую нами добродетель утвердить в человеческих сердцах, изобретена присяга. Она основана на сих Давидовых словах: Насаждей ухо, не слышит ли? и создавый око, не смотряет ли? учай человека разуму, не обличит ли?2 Предстань, смертный! пред престол Всевидящаго, пред лице Всемогущаго: кленись святейшим именем его, чтоб языком своим не произносить тебе никогда другаго, как, что располагает сердце твое. Представь Вышняго во свидетели искренности твоей: представь же его быти твоим в нарушении клятвы судиею и мстителем.

Что ты видиши? был глас Господень ко Пророку Захарии: Вижу, отвечал он, серп летящь: в долготу лактей двадесяти, в широту десяти лактей. Серп сей, рече Господь Вседержитель, внидет в дом кленущагося именем моим во лжу, и вселится посреде дому его, скончает его, и древа его, и камение его.3 Страшное прещение!

Но о сколь уже человек нещастлив, когда к добру склоняется, не другим средством, как страхом. Сие доказывает развратность сердца, когда оно не красотою и пользою добра уловляется, но страхом последующаго наказания. Сие свойство есть зверя, который для того нас не терзает, понеже узами связан. Почто человеку не располагать себя так, чтоб и без клятвы ему поверить могли? Почто для того быть добродетельным, понеже иначе накажут? Почто отягощать свое состояние страхом и всегдашним чаянием наказания? Состояние добродетели есть тихое и спокойное: оно есть непринужденное, ибо сходственно с естеством: что же сходственнее со оным быть может, как истинна и искренность?

Но почто сие много доказывать? сие одно вечное правило для сего довольно: чего себе не хощеш, другому не твори. Хощеш ты, без сумнения хощеш, чтоб другие к тебе искренны были: буди и ты к ним таковым. Хощеш, чтоб они открывали сердце свое на языке своем: не скрывай же и ты от них сердца своего: проклинаеш ты того, который простосердечие твое уловил лестию: достоин и ты того же, естьлиб тому же подражал, и тем паче, что уже ты сам себя осуждаеш, когда то же осуждаеш в другом.

Но многие, де, случаи бывают, в коих внутренния мысли открывать не возможно без вреда своего, а иногда и других. Примем мы такие случаи, только надобно желать, чтоб они были немногочисленны. Благоразумие и искренность не могут быть противны, а паче совокупны и дружны. Истинна никому вредить не должна и не может, и былаб ея цена уменьшена, естьлиб она не управляема была благоразумием. В потребных случаях, когда приложена ко устам царская печать молчания, сие запечатленное таинство есть другая добродетель, истинне любезная. Искренности когда требует Бог и естество, не для того требует, чтоб она кому нибудь была вредною, но паче, чтоб утвердила рода человеческаго пользу, и былаб смертным утехою. Когда уста наши священною покрыты завесою молчания с тем, дабы чрез то соблюсти истинную пользу свою и других, сию завесу возлагает благоразумие, а оную же поддерживает благотворительная истинна. Милость и истинна, говорит слово Божие, милость и истинна сретостеся, правда и мир облобызастася.4 Тогда истинна и искренность предательствуется, когда на место их вступает лесть и обман, вредящие другим, превращающие основание дружества, разрушающие связь доверенности общественной.

Но чтоб было препятствием, дабы похваляемую нами добродетель всяк стремился принять в свои объятия, и назначил бы ей обиталище в сердце своем, и на устах своих? какоеб тому было сильное и ненавистное препятствие? страсть. Но как под сим именем заключается мрачнейшая связь порока, с безчисленными згибами и отрасльми, то отделив на сей час все протчие роды и виды, можем сказать, что то есть страсть корыстолюбия. Прямую пользу свою любить есть добродетели непротивно. Но кто так корысть свою наблюдает, что чрез то предательствует истинну: таковой или пользы своей не понимает, или приобретаемая им польза есть не истинная, а только мнимая.

Как! польза чьялибо быть может противная добродетели? польза чьялибо быть может приобретенная коварством и лестию? польза чьялибо быть может с расторжением онаго союза, которым Бог сердце наше связал с языком? никак. С одной стороны приобретать меньшее: с другой в то же время терять несравненно большее, не есть прибыточно. Естьли кто приобрел коварством и лестию некоторую часть имения, а чрез то несколько не нужных покоев прибыло к его дому, несколько излишних яствий умножилось на его столе, несколько блистательнее стало его одеяние, несколько излишних сосудов наполнилось тягостным металлом: вот его приобретение. Он играет и веселится и услаждает чувства свои, желание его исполнилось до пресыщения. Но пусть готовит он очи свои на слезы и рыдание: он в то же время погубил непорочность сердца своего, нарушил Божеский устав, лишил себя дружества и доверенности добродетельных, зделался вредным общества членом. Положим теперь на весы праведные приобретенную корысть и печальную трату, узрим, что сквозьтекущим сосудом черпал он воду. Чтож еще, когда к сему приобретение его, яко тленное, каким либо случаем, коих в свете бывает довольно, от него восхищено будет, в каком тогда ужасе должно быть его положение? мнимаго лишился, истинное потерял, и остался обнажен и наружной осеняющей тени, и внутренней благодати. Почему видим, что и самая польза наша требует, хранить истинну и искренность яко добродетель любезную и полезную на все.

Языком искренности должны мы беседовать с Богом, должны беседовать с носящим на земли образ его, с другом, с соседом, с согражданином. Таковая беседа с Богом составит благочестие, таковая беседа с Помазанником его составит верность, с приятелем дружество, с соседом мир, с согражданином общую пользу.

Требуют от нас сего законы Божеские: но того же требуют и самые законы гражданские. Бог покрытый от нас непостижимостию, покрытый таинственными облаками и мраком, поставил избранных им особ, дабы управляли людей его судом и истинною. Язык истинны особливо должен быть язык Царей. Они представляют образ невидимаго Бога, который есть самая истинна, и несть лести во устех его. Какое лучшее средство быть может подчиненным, возлюбить владык своих, как, когда видят они на языке и лице их открытое благодетельное сердце их? Какое надежнейшее средство быть может подчиненным сохранить законы их, как, когда видят они, что писаны те рукою истинны и правды. Тогда премудрость вечная, отняв солнечное свое покрывало, и усладившись сим зрелищем возопиет: Мною Царие царствуют, и сильнии пишут правду.5 Естьли взаимная двух лиц доверенность, утверждаемая искренностию, делает для них наисладчайшее утешение, какое должно быть блаженство, когда целые народы, сим Божественным средством соединяются с единою священною особою, и сия едина особа тем же средством соединяется с целыми народами?

Сим щастливым жребием хвалиться можем мы Россияне. Судьбою милостивою определены мы жить в те времена, в которыя царствует над нами МОНАРХИНЯ Человеколюбивейшая. Просвещение озаряет мысль ЕЯ: просвещение, коим понимает ОНА всю важность звания Своего: понимает обязательства, коими одолжена Богу и подданным своим. К ним нежнейшая ЕЯ любовь правит сердцем ЕЯ: правда ЕЯ пишет законы: истинна дает им всю силу исполнения: искренность же Матери Сердобольныя заставляет каждаго поверять ЕЙ сердце свое, яко верности залог священнейший. Из сих взаимных отношений что возрастает? райское древо покоя и тишины, под коим опочиваем мы во объятиях мира, прославляя благость Творца, прославляя и благость Помазанницы Его.

Но понеже нет большаго для человека желания, как чтоб дела его остались безсмертны, то и сим удовольствием благословил Бог АВГУСТЕЙШУЮ Родительницу. Дражайший ЕЯ Сын, Высокий Всероссийский Наследник, хранил во всей целости Священнейшую Рождения Своего кровь. Лик добродетели шествует по ЕГО стопам. Ибо находит ОНА в НЕМ страстнейшаго любителя Своего. Просвещен с твердостию, справедлив с человеколюбием, истинен с искренностию, честен с великодушием, благочестив без суеверства и лицемерия. Воздаянием за все то почитает довольным жить без попреку совести, жить благодетельствуя другим. Так ОН почитает: но праведный Бог иначе располагает. Его правосудие прилагает к сему чувствительнейшее утешение, изливая оное в душу АВГУСТЕЙШИЯ Государыни и Родительницы: прилагает к сему и нашу о НЕМ радость и утверждение общия о НЕМ надежды. Но праведный Бог иначе располагает. Чтоб сохранить навсегда доброту сердца ЕГО, благословил ЕГО Супругою Добродетельнейшею: а дабы сия доброта могла далее проливаться, даровал ИМ Дражайшую Отрасль, на которой не более изображены Отеческия черты, как будут впечатленны и добродетели Родителей ЕГО.

Ты же Боже! зриши желания наши. Они суть действительны тогда, когда Твое благословение подаст силу ИМ. Дажд нам всегда наслаждаться благодеяниями Человеколюбивейшия МОНАРХИНИ: и сие благоволение продолжи в добродетельнейшем Наследнике ЕЯ, продолжи и во Августейшем Роде ИХ. Аминь.

Сказывано в присутствии ЕЯ ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА, и Их Императорских Высочеств в придворной церкви, 1778 года, Сентября 20 дня.



Оглавление

Богослужения

29 марта 2024 г. (16 марта ст. ст.)

Частые вопросы

Интересные факты

Для святой воды и масел

Стекло, несмотря на свою хрупкость, один из наиболее долговечных материалов. Археологи знают об этом как никто другой — ведь в процессе полевых работ им доводится доставать из земли немало стеклянных находок, которые, невзирая на свой почтенный возраст, полностью сохранили функциональность.