Слово в день Благовернаго Царевича Димитрия

СЛОВО

В ДЕНЬ БЛАГОВЕРНАГО
ЦАРЕВИЧА ДИМИТРИЯ

Память Благовернаго Царевича праздновать уставлено тогда, когда отечество наше помрачено было печальнейшею внутренних нещастий бурею. Повсюду слышимы были одни воздыхания, вопли, убиения людей, сел и градов разрушения; и самаго сего царствующаго града конечное бедствие. В средине таковых нещастий внезапу открыт ковчег блаженное сие тело заключающий: в средине воздыханий и воплей внезапу возсиял радостный праздник сего мученика. В средине всех прискорбнаго отчаяния сии священные непорочныя души останки благою ободрили всех сердца надеждою. Узрели все со удивлением действие Божиих судеб. Чего не в силах были произвести ни копия, ни оружия, ни орудия огнедышущия, ни мужественные храбрых мужей мышцы, ни усилия и вымыслы мудрования человеческаго: то все преодолело одно тело бездыханное; весь тот вся пожирающий пламень погасила одна кровь мученическая.

И как мореплаватели повествуют о некоей птице Алкионе, что она полагает гнездо свое на волнах пенящагося моря, и сидя во оном доколе не выведет птенцов своих, все бури морские престают, и бывает тишина велия; и таковые на море тихие дни названы алкионитскими. Подобным образом когда сей блаженный мученик избрал в сем месте покой себе, и яко птенцов породил, источив из тела своего различные благодатные струи: тотчас море страстей человеческих не токмо утихло; но и совсем изсохло, и возсияло ведро благоприятнейшее. Дивен Бог во святых Своих, Бог Израилев! (Псал. 67, ст. 36). Сей Чудесный, но видимый случай, мню, яко всякаго уверить может, что сильнее всего есть добродетель. Потерял ли кто все, и самую жизнь? Но естьли сие одно сохранил у себя сокровище; не потерял Он ничего. В чем дабы больше мы уверенными остались, глубочае вникнем в то разсуждением нашим.

Празднуемый нами мученик не есть первый из тех, кои славную жизни своея жертву принесли добродетели. Он есть последователь их. Плоды иные прежде, иные после созревают: однако одни другим ни в красоте, ни в сладости не уступают. Все мученики в том сходны, что истинну почли паче жизни своея, и добродетели силу открыли. Святейший ток мученическия крове начал изливаться от Авеля праведнаго, до крове Захарии сына Варахиина, до крове Димитрия сына Царскаго. Человечество трогается, видя неповинность утесняему, и мнение мира возмущается и ропщет, что порок, кажется, преодолевает добродетель, и страсть, кажется, превозмогает силу промысла. Так кажется: но естьли мы разсмотрим просвещенною мыслию; увидим, что в самых сих по видимому бедственных случаях победа и торжество есть на стороне добродетели.

Противу слабых тварей, каков кажется быть человек, нет сильнее на земли, как разсвирепевший могущественный мучитель. Когда желает и стремится он, дабы все покорно было воле его: выставляет он тогда оружия, копия, стрелы, мечи, огни и протчия орудия мучительныя. Слабая плоть на один сего взор трепещет, и унылый дух одним сего воображением приходит в страх и ужас. Но душа просвещенная, душа добродетельная противу сих мечтание колеблющих страхов выставляет свои орудия, терпение, великодушие, неповинность, свободность мудрости духовныя, веру, Бога, упование безсмертия.

Посмотрим на великую борьбу сию. С одной стороны оружия; с другой терпение: с одной огни; с другой пламень веры: с одной угрожения; с другой уста глаголом Духа Святаго движимые: с одной смерть; с другой присносущная жизнь: с одной вооруженный мучитель; но слабый человек: с другой мужественный подвижник, и укрепляющий его Бог. Чии сильнее оружия? При ком должна остаться победа? Видимо, что наружной страх должен уступить твердости души божественныя. Ибо на одной стороне оружия по видимому страшныя; но вооружен ими порок, яко некий бездушный идол: на другой стороне оружия по человеческому мнению не сильныя, но вооружена ими добродетель. Сей позор достоин зрения Ангелов: побеждает слабый сильнаго: гонит один тысящу: безоружный сокрушает вооруженнаго: ярится мучитель; но ничтоже успевает, и свою слабость ненавистными слезами оплакивает.

Но он, скажет кто, совсем тем неповиннаго умерщвляет. Однако не льзя сказать, что он торжествует. Сие не подает никаковаго утешения лютости его. Ибо не исполняется его намерение. Он не смерти его желал; но желал преклонить его волю, убедить его мысль, насильствовать его совесть, дабы от своих святых прав отступив, его заблуждению последовала. Но сего учинить изнемогает, и потому ярясь отъемлет жизнь. И сие уже есть действие его изступления. Ибо не то было его намерение; и он в сем случае неиначе поступает, как разъяренный пес, который не могши угрысть ударяющаго в него камнем, тщетно грызет камень.

Не говори ты мне, что он лишил его имения, разтерзал тело, изторг из него дух. Все сие есть доказательством его слабости. Ибо не к тому стремился он; но чтоб волю его зделать сообразною воле своей: однако в сем ни мало не успел. Но сие же есть доказательством храбрости и мужества мученическаго. Ибо он в своем намерении устоял; святую свою мысль сохранил; похитителя, чтоб не мог его внутреннее окрасть сокровище, преодолел; совести своей принужденной быти не допустил; мучителя посрамил, и доказал, что он вооружался вотще, и понапрасну вздумал поколебать сердце утвержденное Богом.

Станем мы мысленно на пространном поле Деире. Поставлено там видим чтилище шестидесяти лактей высотою из злата слиянное. Беззаконная власть всякому повелевала падать пред сим не одушевленным истуканом, и почитать его божеством вся одушевляющим. О дерзость и нечестие! Поле покрыто было безчисленным народа множеством. Народа было много; но людей мало. Ибо не есть тот прямо человек, который вид токмо имеет человеческий. Человек есть, который просвещением и непорочностию есть сообразен Богу создавшему его. Познает вол стяжавшаго его, и осел ясли господина своего. Следовательно человек непознающий Господа своего, и честь и славу Его в бездушном веществе заключающий есть несмысленнее вола и скота: а по тому и наименования человека недостоин.

И так на том поле народа было много; но людей мало. Были только три непорочные и богопросвещенные отроки, имени человеческаго предостойные. Ибо протчие все, яко животные безсловесные, услыша бездушной мусикии гром, падали пред чтилищем, и божескую честь ему воздавали. Подлинно мучитель преодолел тьму народа, и мог величаться превратив их мысли и совести; но побежден от трех токмо юношей. Вверг он их в пещь пламенем до небес разливающуюся: но огнь их устыдился и не прикоснулся. Однако не сия есть отроков слава, что во огне они не згорели. Сия была слава единаго Бога, естества действиями управляющаго. Слава их состояла в том, что они воле своей преодоленной быти не допустили; посрамили мучителя пред безчисленными тьмами народа; прославили Бога; прославили добродетель, и доказали, что сила ея есть ничем не победима (Даниил. гл. 3. вся).

Представьте еще себе Павла, не больше славна Апостольством, как и мучительством. Он востал противу всей вселенной, чтоб заблуждение из нея изгнать. Востала вся вселенная противу его, не только, чтоб защитить нечестие свое; но чтоб и его самого преклонить к своему уверению. Павлова сила во всем своем возблистала действии. Вязали подлинно его тело; но не истинну его: ибо слово Божие не вяжется. Вязали его тело: но он мучителей своих вязал дух: терзали его плоть; но он на мучение осуждал их совести: могли они хвалиться, что заключили его в темницу, и лишили внешней свободности, но не могли хвалиться тем, что его преодолели, ибо дух его остался свободен, душа ничем неповредима; язык непреставал провозглашать: оружия воинства нашего не плотская, но сильна Богом на разорение твердей, помышления низлагающе, и всяко возношение взимающееся на разум Божий (2 Кор. гл. 10, ст. 4). Таковы были все святые благочестием и истинною укрепленные.

Таковая же судьба прославила и ныне нами празднуемаго мученика. По мнению нашему прежде-временно сей цвет увял. Но то время есть благовременно, которое с волею Божиею сходственно. Имел бы он, по человечески разсуждая, многие прожить леты: ему законно принадлежало наследие Российскаго скипетра: был бы он правителем и может быть отцем народа. Однако совсем тем общаго смертных предела не избежал бы. Умер бы, и может быть жив добродетельно и умерши благочестиво, праведнаго на небесех воздаянияб сподобился: но не имел бы славы мученичества; гроб его не был бы источником чудес; блаженные останки его не имелиб таковаго от всего христианства почтения; церковь таковым торжеством во веки прославлять его имя не имелаб случая. Вот, что исходатайствовало ему насилие на жизнь его посягшее. Оно посрамленно и поверженно: а добродетель прославилась и возвысилась.

Сие разсуждение скроем мы во глубине сердца своего. Оно нам нужно при многих окружающих нас мирских искушениях. Оно есть оружие Давидово, обезглавляющее порок, неистоваго Голиафа (1 Цар. гл. 17, ст. 49). Аминь.

Говорено в Архангельском соборе, 1781 года, Маия 15 дня.