на день Святителя Алексия

СЛОВО

НА ДЕНЬ СВЯТИТЕЛЯ АЛЕКСИЯ

       Память Святителя Алексия днесь празднует вся Церковь Российская, и каждый благочестивый Христианин испрашивает о себе его святых молитв к Богу. – Но мы, их же благодать Святаго Духа зде собра, колико их блаженнее! Мы предстоим самому святому гробу его; мы приносим жертву Богу на самом том месте, где Святитель оную приносил о себе и о людских невежествиях, приносил в пламени веры и в чистоте духа.

       Колико же и я должен почесть себя блаженным, что сподобил меня Господь Бог быть ему преемником, и возвещать глагол Божий на самой той кафедре, с коей его провозглашал и Святитель великий!

       Но дерзновенно почел я себя блаженным. Не паче ли пристойно мне с Пророком возопить: о окаянный аз! яко человек сый, и нечистыя уста имея, и посреди людей, нечистыя уста имущих, аз живу (Исаии гл. 6, ст. 5): но со всем тем не имел страха заступить место святейшаго мужа, от коего святости толико удален я, колико он был близок к Богу. Но что же было творить? Глас Господень возгреме, и глас Его в силе (Псал. 28, ст. 3, 4). Что тварь противу того, который и в немощи может свою силу совершить, и сокровище свое не редко в скудельных заключает сосудах?

       Ко утешению своему желал бы я уверить себя, что пасства, Святителем наставленная, и в вере им утвержденная, не много требует труда от преемника его. Взошел я в наследие богатое, промыслительным отцем устроенное; и только остается мне и вам со удовольствием наслаждаться сим его богатством духовным. Наследие, говорю: ибо и ныне тот же самый пребывает град, Царствующая Москва, теже обитатели, яко потомки живших здесь предков их; даже и самые рода и племени его преемники в сем граде обретаются. Теже священные храмы, таже вера, теже таинства в един священный союз всех совокупляют, теже Христиане, теже преславные Россиане.

       При таковом великом и богатом наследии не оставалось, как только наслаждаться им со удовольствием, и благодарить Бога за толикое благословение; благодарить и Святителя, что подвигом его мы облегчены, и благодушно имеем сеять семя слова Божия, яко на благую землю, им щастливо приготовленную и удобренную.

       Но ах! с течением времени и многих веков открылся иной вид, и разнообразныя последовали перемены. Но для чего же сему и не быть? Время все переменяет; но самая сия перемена многое в лучшем открывает виде. Все подлинно приводит оно в обветшание, но многое и обновляет. Многое умерщвляет, но не меньше и вновь раждает. Бывает зима, потом наступает прекрасная весна.

       Но приметим мы здесь, что иное есть течение естественных вещей, иное наших дел и нравов. То управляется премудрым провидением, по вечным его и неизменяемым законам; а дел и нравов наших течение зависит и от нашего произволения. Так Бог премудро устроил, чтоб мы дела свои по воле безпринужденно располагали или к лучшему с помощию Его, или к хуждшему, когда не содействуем Его руководству, а во зло употребляем свою волю и свободу. И так блаженны мы, ежели предков своих какиелибо недостатки поправили: но напротив должны себя окаевать, ежели чтолибо лучшее переменили в хуждшее, и тем умножили бы предков своих честь и славу, а себе причинили бы стыд и посрамление.

       Сравним свободно и безпристрастно прешедшия века с нынешним. Может быть тогда не доставало во многом надлежащаго просвещения. Прежние роды, может быть, не могли хвалиться многими науками, знаниями и художествами. Управляли они себя одним разсудком естественным: но чего в нем не доставало, дополняли то постоянством, твердостию духа и добротою совести. Наступил потом век просвещеннее. Должны мы с радостию и благодарением сретить сие возсиявшее светило. Но надлежало великую принять осторожность, дабы сей яркий свет, внезапу возблистав, не помрачил очей наших.

       Сие есть несчастие ли, или искушение для рода человеческаго, что иногда и просвещение причиняет более вреда, нежели самое невежество. Разум кичит (1 Кор. гл. 8, ст. 1), говорит Апостол; к разуму, во зло употребляемому, обыкновенно пристает честолюбие. А оно любуется своим новым изобретением; так как матери и безобразное детище кажется всех прекраснее. Из сего выходит излишнее мудрование, чтоб все то почитать презренным невежеством, что пахнет древностию и давностию; а обожать едину новость, яко свежий плод собственнаго изобретения. Что же из сего последует? И самые твердые столпы поколеблются; а вместо того насадятся слабыя трости, ветром колеблемыя. Самый же лучший просвещения плод есть тот, чтоб с помощию его и прежнее доброе в целости сохранить, и новым, столь же твердым, тихо и благоразумно бывшие недостатки дополнить.

       Прежние родов наших нравы были, может быть, жоски и грубы; а нынешние сопровождаются приветливостию, вежливостию и благопристойностию. Но о нравах судить надлежит не по наружности, а по внутренности. Бывает обхождение несколько не мягкое; но происходит от добросердечия и искренности. Бывают же слова умягченныя паче елея, и та суть стрелы (Псал. 54, ст. 22). Благоприветливость и ласковые поступки суть свойственны доброй душе, и суть плод истиннаго просвещения. Но ежели сия привлекательная наружность скрывает в себе хитрость, обман и козни; не сравненно она хуже грубаго добросердечия и искренности.

       Строгость и жестокость бывает следствием грубых нравов: но, когда оне вежливостию и ласковостию умягчены и изнежены, не редко бывают причиною малодушия, послабления и потачки в самых непростительных опущениях. Чего же держаться? Святой средины. Строгость умягчать человеколюбием, а снисхождение управлять благоразумием. На сем равновесии истина и суд сретятся, правда и мир облобызаются (Псал. 84, ст. 11).

       Прежния времена не столько, может быть, изобиловали богатством. А богатство беру я в том смысле, что ныне, может быть, все стало блистательнее, украшеннее и огромнее, нежели было в древности. Конечно достаток и изобилие есть благословение Божие; но не иначе может оно быть почтенно и полезно, разве когда будет в добро употребляемо. Благопристойное содержание себя и семейства, учреждения, к общей пользе служащия, снабдение бедных, врачевание больных, вспомоществование страждущему человечеству, суть прямое и похвальное богатства употребление.

       Но что, когда оно служит к одной роскоши? когда оно обращается на одно услаждение и питание страстей? Что, когда собираемое потом и кровию изнуряется на одни увеселения, на игры, на тунеядцов, в суете и праздности? Не предпочтительнее ли честная бедность тако вотще и со вредом употребляемому богатству? Не любезнее ли добродетельный человек, живущий в посредственной хижине, нежели богачь в огромных палатах, изнеженный страстями и утопающий в роскоши? И не должно ли ожидать гнева Божия, когда мы щедрые Его дары с толиким для себя и других вредом изживаем?

       Но что же скажем о самой важной статье и основании всех дел наших, о благочестии? Превосходим ли в том предков своих, или хотя храним ли верно сей священный, от них нам преданный залог? Дай Бог, чтоб мы сим похвалиться могли. Почтенные старцы наши к вере привержены были всем сердцем и всею душею. Может быть некоторые суеверные плевелы вмешивались в пшеницу; но пшеница в толикой была силе, что плевелы ей расти, и множиться, и питать не препятствовали. Веровали они в простоте сердца, и в точности наблюдая все благочестия обряды, тем не только не допускали погаснуть внутреннему веры пламени, но еще оную непрестанно возжигали.

       Наружность сию святую почто не уважать? Довольно, де, внутренней в душе веры и добродетели. О дал бы Бог, чтоб сие так было! Но не есть ли то знаком, что неуважением наружности пренебрегается и внутренность? Легкое не исполняя, можно ли поверить, чтоб исполняемо было то, что есть гораздо труднее и тягостнее? Да и почто таковый соблазн подавать? Для чего разрывать священный союз, коим мы, яко братия, соединяемся, и взаимно друг на друга взирая, взаимною услаждаемся верою, и тем подаем и другим спасительный пример?

       Празднуемый нами Святитель управлял оными добросердечными и к вере приверженными душами. Нас постигли другия времена, и времена по многому труднейшия. Потребны ныне для работы Господни Пастыри ревностные, не пристрастные к своим выгодам мирским, а истину Божию паче всего почитающие.

       Востани, Святителю! востани; ты токмо можешь исправить сей великий подвиг; или испроси у Архипастыря Христа, да лучших делателей пошлет на жатву свою. Время, сотворити Господеви. Время поспешить, да не како плевелы подавят пшеницу.

       Однако есть, есть остаток семени Израилева. Многие суть сокровенные рабы Божии. Я сам тому могу быть свидетелем. Чрез не малое время, проповедуя в сем граде слово Божие, имел радостное удовольствие видеть многих, любящих учение Христово, и услаждающихся святынею Господнею.

       Возшлем убо обще все благодарение пекущемуся о спасении нашем Господу; не престанем испрашивать Его благословения, да вера, Святителем наслажденная, пребудет в нас тверда и непоколебима до скончания века с приношением плодов достойных ея; да сподоблюся же и аз вкупе с вами, по милосердию Господню, чтоб дело служения нашего яко сено, дрова и тростие, не згорело во огне суда Божия, но дабы уцелело и восприяло мзду свою. Аминь.

       Говорено в Москве, в Чудове монастыре 1802 года, Февраля 12 дня.