Кто же есть человек, иже поживет и не узрит смерти, когда и сама Святейшая Дева, матерь Христа Господа, общею всем преставилась кончиною? Человека, ежели по природе разсуждать, обыкновенно смертный случай паче всего устрашает. Да и страх сей, едва ли все страхи не превосходит. Ибо, когда мы боимся болезней, мучений, нещастий; не для инаго чего боимся, как что они все, сокрушая тело, готовят дорогу к смерти.
Когда же страх смерти для природы есть ужаснее всего, то по тому праздник сей должен быть для нас всего вожделеннее и радостнее. Ибо видите, что церковь скорбит ли о смерти Пресвятыя Девы? Оплакивает ли Ея блаженную кончину? Никак! Она препровождает Ее к небеси пениями радостными, и празднуя Ея святую кончину, составляет торжество веселия. А по сему видно, что смерть, по благодати Евангелия, есть совсем иное, нежели что она есть по природе. Но можно ли природу переменить, и каким образом; о сем мы теперь благочестиво помыслим, и тем почтим блаженную кончину празднуемыя нами, и самих себя противу страха смертнаго укрепим и ободрим.
Ежели о смерти и по природе разсуждать, кажется, она страшна не сама по себе, но по нашему одному воображению и пристрастию. Ежелиб она была страшна сама по себе, то как же мы видим, что некоторые люди, пристрастно любя мирскую славу, охотно идут на военные подвиги, и небоязненно стремятся в самыя челюсти смерти? Оставляют они жену, детей, имения, и так сказать, добровольно ищут смерти с великим восторгом. Ежелиб смерть была страшна сама по себе, то как же мы видим, что некоторые люди, пристрастившись к снисканию богатства, вступают в дальныя опасныя путешествия, преплывают пучины и бездны, и почти на всяком месте сречаются с смертию и не боятся. Оставляют все, имея впрочем не только нужное, но и довольное пропитание, и так сказать, прелазя смертные случаи, силятся достать богатство, которое, не льзя сказать, чтоб было для них необходимо нужное. Не нужды какия, но одно свое непомерное пристрастие тем удовольствовать тщатся.
Ежели в таковых обстоятельствах человек небоязненно взирает на смерть; то как же можно почесть, чтоб она была сама по себе страшною? Она таковою представляется, как кто об ней воображает и думает. Перемени мысли, которыя тебе смерть представляют страшною; тогда и она иною тебе покажется.
Но здесь всяк благоразсудительный может сказать, что смерть по воображению ложному и по пристрастию человеческому может показаться не страшною: но ежели об ней разсудить без пристрастия и со основанием, не льзя, чтоб она для человека страшною не показалася. Как! ежели тщетное воображение и пристрастие сильны страх смерти уничтожить; то как же бы здравый и основательный разсудок сего учинить не мог? Не постыдно ли бы было сие для природы нашей, чтоб разум в ней меньше действовал, нежели пристрастие? Подумай, как здравое разсуждение смерть себе представляет.
По природе всякая вещь, которая имеет начало, должна иметь и свой конец. Сие устроено Творцем премудрым. Он дал начало; Он уставил и конец. Ежели ты приемлешь с радостию, когда человек раждается: почто же скорбишь, когда человек, рожденный смертным, своего конца достигает? Ежели начало на премудрости основано; то непременно и конец. Но ты начало приемлешь с радостию; а по тому почитаешь его делом премудрости и благости Божия; а о конце скорбишь, аки бы уже тут не доставало у Бога премудрости и благости. Сего никак с разумом согласить не возможно. Каково начало, таков должен быть и конец: ибо и то и другое есть дело единыя премудрости и благости безконечныя. Радуешься ты о рождении человека: не скорби и о кончине его: да не покажешься оскорбляющим Бога, аки бы Он устроил доброе вещи начало; а не мог, или не умел устроить добрый для нее конец. Может ли тварь столь дерзновенно и неосновательно мыслить о Творце своем?
Но притом не оставь и в сем приметить премудрость и благость Божию. Ведая Бог, что ты по слабости своей можешь страшиться смерти, помалу и нечувствительно к оной тебя приуготовляет. Состав твой телесный помалу начинает жестеть, чувства притупляться, вкус ослабевать, пропадать охота к веселостям; наступает старость, дряхлость, и все вещи уже представляет тебе неусладительными и непривлекательными: сам себе становишься в тягость; так, как может быть и другим. Что все сие? Не есть ли действие благаго промысла Божия, чтоб конец твой сделать для тебя не столь страшным; и почти нечувствительно и помалу к тому тебя приготовить.
По сему разсуждению, толико сродному, нам смерть должна казаться еще меньше страшною, нежели как оную представляет одно воображение и пристрастие. Воображение и пристрастие представляют нестрашною и ту смерть, которая есть насильственна: как на пример, преждевременно и безвременно умереть на войне, или утонуть в море. Так почему же благоразумие может представить ту смерть страшною, которая есть природна, созревшая, промыслом помалу предуготованная, и тихо очи наши закрывающая? Нет! должны мы смерть сречать с небоязненным духом, и заклад, который на время от Творца приняли, с радостию Ему возвращать. И сие разсуждение есть на природе нашей основано.
Но приступим уже к благодати. Пусть будет кончина наша таковым образом не страшна. Но человеку остается еще при сем и о другом подумать с великим уважением. Я умираю: не сумнюсь, что тело мое разрушится и обратится в прах. Сие я вижу на всех подобных мне. Но что же с душею моею будет? Умрет ли и она вместе с телом? Я сколько нибудь усматриваю, что она есть иное от тела существо, и тлению не подлежит. Как может згнить разум? Как может згнить совесть? Ежели же подлинно и душа умирает, горе мне, скажет добродетельный муж, ибо все мои подвиги и добродетели в пользу общую и ближняго подъятые останутся без воздаяния, и как будто напрасно я честности и непорочности держался; а мир за все то мне весьма худо заплатил. Ежели же душа не умирает; горе мне, скажет грешный человек: ибо за все свои худыя дела должен дать ответ, и правосудие вечное и неизменное конечно не оставит их без наказания. Что же делать и тому и другому? Добродетельный муж будет окаевать всю свою жизнь и весь свой честности подвиг; а беззаконный человек ожесточится, или лучше решится отвергать безсмертие души, нежели страхом ответа и правосудия Божия себя отягощать.
О вера святая! о Евангелие утешительное! Подайте помощь и тому и другому, и укрепите ослабевающую природу. Добродетельнаго ободрите надеждою воздаяния и лучшею по смерти жизнию: грешника укрепите верою и облегчите его покаянием: уверьте его совесть, что и грешника кающагося милосердие Божие причисляет к лику праведных. Природа и разсудок конечно в сем случае сами по себе слабы. Для них будущее весьма сокровенно. Сию завесу открывает благодать Христова; по открытии которой отверзаются небеса со всею славою, уготованною прежде сложения мира для избранных Божиих. Природа, ежели не совсем ослабла, может представить нам смерть нестрашною. А благодать Евангельская не только смерть представляет нестрашною, но и вожделенною. Природа может представить смерть, что все суеты и бедствия жизни сея ею кончатся: а что далее будет, она не проникает. Но благодать, с окончанием сует и бедствий, выводит новую, вечную, всерадостную жизнь; благая, яже око не виде, ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша: одним словом, соединяет человека с Богом столь близко, что смертнаго даже боготворит; как уверяет Апостол: егда же явится Христос, подобни Ему будем: ибо узрим Его, яко же есть (1 Иоан. гл. 3, ст. 2).
И для сего-то мы, Христиане, смерть праведных и верных не оплакиваем, но с радостию оную празднуем. Язычники сего не зная, и себя оплакивали, и о других рыдали неутешно. Христиане с пениями умершаго предпосылают ко гробу, веруя несумненно, яко и дух его преходит прямо в недра Божия, и тело в уставленное время воскреснет во славе.
Блаженная и непорочная в женах, Пресвятая Дево! прости мне, что я недостаточным своим словом дерзнул уверять себя и других, чтоб не бояться смерти. На что сие, когда Твоея блаженныя кончины всерадостное торжество, днесь совершаемое, всех доказательств есть сильнее? Кто не утвердится в вере Твоим святым примером? Кто не ободрится умирая, когда вооружит себя Твоею блаженною кончиною? Лучше нам призвать днесь Твое благословенное имя, да благодатию Рожденнаго от Тебе, умершаго за нас и умертвившаго нашу смерть, и поживем богоугодно, и преставимся благочестиво. Аминь.
Говорено в Троицкой Лавре в Успенском соборе, 1793 года, Августа 15 дня.
24 апреля 2024 г. (11 апреля ст. ст.)
Стекло, несмотря на свою хрупкость, один из наиболее долговечных материалов. Археологи знают об этом как никто другой — ведь в процессе полевых работ им доводится доставать из земли немало стеклянных находок, которые, невзирая на свой почтенный возраст, полностью сохранили функциональность.
Разработка сайта - компания Омнивеб
© 2000-2024 Свято-Троицкая Сергиева Лавра