V. Слово при случае открытия присутственных мест в новой Московской губернии

СЛОВО

Совершившимся прежде торжеством возвещен нам закон содержащий в себе правила правосудия и всякаго благоучреждения. Нынешний день призывает сынов отечества, дабы вступали в сей похвальный подвиг. Открыто зрелище: надлежит начать действие. Открыто поле: остается мужественному подвижнику, укрепив свои мышцы и препоясавшись духа силою, вступать в борение, и достигать победоносных венцов. Мы видя подвижников наших на таковый исходящих подвиг, ревностию отечественною одолжены их возбуждать и ободрять и возглашениями своими, и восклицаниями, и рукоплесканиями, какбы вкупе с ними и телом и духом приходили в движение, и притом указывать на те почести, кои им предуготованы на небеси и на земли.

Но естьли в том нужда? Ваше просвещение, ваша ревность, ваша к отечеству любовь, не довольны ли уже вашу победу совершить? А естьлиб какое нужно было и побуждение, не довольны ли к тому и одни те правила, кои благоразумие и мудрость Монархини нашей начертала. Они ясны: нет нужды их истолковывать. Они просты; ибо естественны. Нет нужды в какомлибо витийстве. Они обстоятельны: нет нужды чтолибо прилагать к ним. Они снисходительны: не остается ничего, чтоб не привлекало человеческаго сердца. Довольны одни они и к подвигу возбудить, и в подвиге укрепить, и потом доставить победоносцу славу.

Но не мню, чтоб и Вашему просвещению и мудрости Законодательницы было не соответственно, некоторое о томже приложить разсуждение: ибо оно на тех же правилах должно иметь свое основание. Впротчем нет приятнее, как слышать комулибо о том, чего исполнением уже он внутренно утешается, и в гласе проповедника находит не обличителя, но похвалителя своих исправлений.

Все, любезные слушатели, зависит от добраго сердца. Добрые законы много споспешествуют, чтоб открыть истинну, узнать порядок, разрешить сумнения, облегчить стречающиеся трудности; да и самое расположить сердце к правоте, к человеколюбию, но вкупе и твердости, и к наблюдению пользы других, не иначе, как собственной своей. Источник сей в благоразумных заключается законах. Но дабы таковые законы совершенно действовали, потребна во исполнении их правота сердца и честность совести, или по крайней мере доброе к тому расположение. Ибо не исправное, но при добром расположении, сердце хотя предполагает слабость, но не развратность.

Но естьлиб хранители и исполнители законов не только не имели правоты душевной, но овладевшая развратность и самое к добру расположение истребила, в таком нещастливом случае наилучшие законы лишеныб были своего действия и успеха. Апостол о Божием законе говорит: Закон свят, и заповедь свята, и праведна и блага (Рим. 7, 12). Аз же плотян есмь: продан под грех (Там же ст. 14). Естьли же Пресвятый Божий закон не действует, когда беззаконен человек; кольми паче человеческие законы останутся при сем безуспешны.

Но сего не довольно, чтоб остались они без исполнения и надлежащаго успеха. Человеческая превратность наилучшие в свете вещи на худое обращать умеет. Даст законам иной вид, иной смысл, превратит их ясность своими ухищрениями, разорвет их связь, и вырывая по частям разрушит целость состава. Как при всяком почти действии, обстоятельств есть безчисленное множество, то мудрый законодатель подробное всяких случаев полагает объяснение, дабы всевозможным образом облегчить течение правосудия. Но коварный судия сии самыя подробныя объяснения и предписания обратит к тому, чтоб из них вывесть разныя страсти своей служащия толкования, и самою законов подробностию истинну затьмить постарается.

Почему и потребно для исполнителя законов паче всего безпристрастие. Должен бы я сказать, что потребно и просвещение. Но где ясен закон, просвещение само собою последует. Лож одна требует мудрований и хитростей. Истинна сама собою есть проста и удобь вразумительна. Довольно просвещен Судия, когда безпристрастен. Ибо пристрастие относится и к мысли и к сердцу. Мысль оно помрачает, развращает сердце.

Пристрастие мысленное в законе Божием сими изображено словами: Малому и великому судиши: и не приимеши в суде лица человеча; яко суд Божий есть (Второз. 1, 17). Суд для всех уставлен, и для малых, и для великих, и для богатых, и для бедных. Но еще некоторым образом более для малых и для бедных. Великие малых, и богатые бедных притеснить могут: но малые и бедные великих и богатых притеснить не сильны: по крайней мере самая великость и богатство уже некоторым образом дает им вид безопасности. Почему Судия не только малому и бедному справедливость доставить одолжается, но еще быть некоторым образом их опекуном.

Но что я говорю их опекуном? Быть некоторым образом Самого Бога оправдателем. Ибо малость человеческая пред Его лицем не есть малость, и бедность не есть презренна пред Ним; так как и всякая великость человеческая пред Ним есть малость и богатство ни что, то потому судия защищающий малаго и беднаго противу сильнаго и богатаго оправдает Суд Божий, яко праведно управляет он вселенною, и уподобляется тем Самому Ему, когда малости и бедности не находит, разве в развратности одной; так как и великости и богатства не усматривает, разве в одной добродетели.

Нет славнее зрелища, как видеть или слышать, что малый оправдан пред великим; и бедный пред богатым. Когда малость малому и бедность бедному у добраго Судии не воспрепятствовали быть добрым человеком: и великость великаго не защитила быть в самом деле малым.

Таковое общество прямо было бы блаженным. Пусть будет кто велик: так больше он имеет случаев защищать и покровительствовать. Пусть кто будет богат; тем только преимуществует пред бедным, что больше может благодетельствовать. Пусть будет кто и мал; но он безопасен и спокоен: и потому на великость смотрит с почтением, но без удивления. Пусть кто будет и беден: но с бедностию живет без забот и без боязни: и потому на богатство смотрит без зависти. О блаженно общество, в коем в таковое равновесие все приведены состояния! Но кто сию меру в своем удержит равновесии? Безпристрастное правосудие хранителей и исполнителей закона. Малому и великому судиши, и не приимеши в суде лица человеча, яко Суд Божий есть (Второз. 1, 17).

Да и по чтоб болезновать лицеприятием? для того ли, что великой и сильной человек, ежели ему по суду не угодить, может самому Судии причинить ущерб в его имении или чести. О великое для Судей сие претыкание; но для Судей малодушных! Я не говорю о Судии Боге, о совести клятвою священныя присяги печатлеемой, о наказаниях законом угрожаемых за нарушение правосудия. Да не ретко случается, что во угождение сильнаго Судия превративый суд, впадает в несчастие; а между тем и от самого того, коему он жертвовал своею совестию, бывает оставляемь или и пренебрегаемь.

Не говорю уже о сем. Но хотяб что за правду и претерпеть Божия воля определила, по что сие малодушие в других случаях не имеет места? Благородныя сердца, выходя на сражение противу неприятеля отечества, не токмо не щадят имения, но и самыя жизни, разставаясь с дражайшими залогами. По что и в случаях правосудия таковаго не иметь мужества? Всяк стремящийся к превращению суда и правды не может почитаться прямым сыном отечества. Особливо, что в случае войны, по лишении жизни, остается награда только на небеси. Но в случае сохраняемаго правосудия, кроме почестей на небеси соблюдаемых, учинит Судия имя свое любезным и в обществе: благословенно будет оно малыми и бедными: дойдет сей громкий вопль сокровенными путями и до Престола Монарша, и доставит ему награждение и на небеси и на земли.

Мы не ретко в беседах слышим со уважением и с восторгом похваляемых Великих Мужей за несколько лет до селе бывших, кои были правосудия не поколебимые хранители, и самым Монархам по верности своей правду представляли без обиновения. Не сим ли паче ревновати подобает, нежели тем малодушным, кои и малейших мечтаемых страхов мужественно преодолеть не могут. Малому и Великому судиши, и не приимеши в суде лица человеча; яко суд Божий есть (Второз. 1, 17).

По чтоже взирать на лице и богатаго? И сие уже есть другое пристрастие, которое может назваться Пристрастием сердца, или просто Корыстолюбием. В богатом не лице уважается, но чаемая или доставляемая корысть. Все века, все законы и законодатели жаловались на сию погубнейшую страсть, и негодовали на слепоту, которую причиняет блеск злата. Нет нужды доказывать безсчестность страсти сея. Ибо не мню я, чтоб и самый продающий на мзде правду не сознавал своего преступления, но поступает он противу совести. С одной стороны злато: с другой закон воспрещающий мздоимство. С одной корысть: с другой вопль, слезы и разорения бедных. С одной стороны удовольствие во умножении имения и всяких в дому достатков: с другой закон человеческий в тоже время подписывающий для таковых строгое осуждение временное, а закон Божий осуждение вечное. В ком есть совесть, честность и прямое благоразумие, может ли на страну корыстолюбия обратиться, а отвратить лице свое от страны блистающей светом истинныя и вечныя радости?

Нет на земли чистейшаго и большаго удовольствия, как при умеренном и тихом себя содержании, воображать, что ни руки, ни душа его ни какою неправдою не опорочены, должность свою проходил с ревностию, всем доставлял одну справедливость, был для утесненных покровителем, сироте и вдовице отцем. Нет сладчае сего удовольствия! а корыстолюбие что приобретает рачителю своему? Может он жить роскошнее. Но к чему послужит роскош? Кроме опасных следствий, ко обманчивому токмо блистанию, в коем нет ни прямаго удовольствия, ни твердости, ни надежды к щастию не сумнительной. Доставит подлинно приятелей и патронов. Но известно, сколь надежны приятели и патроны деньгами купленные и столами снисканные. Велие приобретение есть, вопиет Апостол, благочестие с довольством. А хотящии богатитися впадают в напасти, и сеть, и в похоти многи несмысленны и вредные, яже погружают человеки во всегубительство и погибель (1 Тим. 6, 6 и 9).

Из сего разсуждения выходит, что для судии прежде всего и паче всего потребно безпристрастие и доброе сердце. В прочем не остается никакова затруднения. Закон ясен. Истинна проста и удобовразумительна. Нет случая недоуменнаго. Ежели какие бывают в суде затруднения, или прения, или свары, все то происходит не от трудности дела, но от пристрастия. Оно всю ясность затмевает, и пути гладки обращает в стропотные. Естьли же бы какия в деле и вышли затруднения, безпристрастный судия от других примет советы и объяснения, и примет их с радостию, не будучи ни какою предубежден страстию.

Сия моя беседа делает мне самому утешение, что она не представляется мне быть обличительною для коголибо, а только изъявляющею доброту сердца сограждан моих. Ибо о избранных ныне в должность судейства мужах общество все удостоверено, что они украшены благородными расположениями, и техже с нашею беседою о правосудии мнений и чувствований.

Нам остается только при вашем в должности вступлении препроводить вас радостными восклицаниями. Идите веселою ногою в предлежащий вам подвиг. Доставьте судейскому столу украшение. Премудрые Великия МОНАРХИНИ нашея законы совершите исполнением оных. Обрадуйте матернее Ея сердце, чтоб насажденное десницею Ея древо процвело и принесло свой плод во благовремении. Докажите свету, что как Россия приобрела славу мужеством своих воинов, так не меньше внутренним благоустройством и правосудием. Докажите, что Россиане вне мужественны: внутри мирны: вне человеколюбивы к неприятелям: внутри братолюбивы к своим согражданам. Таковым образом во днех благополучнаго САМОДЕРЖИЦЫ нашей царствования возсияет правда и множество мира. Чего, призывая на всех вас благословение Божие, пастырски желаю. Аминь.

Говорено в Успенском соборе 1782 года, Окт. 12 дня.